Я всегда был идеалистом…

«Суд чести» имел весьма интересную юридическую структуру. Дело в том, что обвинитель выступал после обвиняемого. Обвиняемым предоставлялось только одно право – признать себя виновным, альтернативы не было. Признать себя виновным еще до выступления обвинителя. Значит, каждый обвиняемый должен был выступить в качестве собственного обвинителя, а уж то, что он не договорил, скажет обвинитель. Обвинителей же бывало по три-четыре: был государственный обвинитель, общественный обвинитель и еще кто-то. Суд был публичным. В данном случае в зале собралась вся верхушка авиационной промышленности. Длилась эта процедура пять дней, выступали разные люди, клеймили, зачитывался список преступлений и т. д. Защита в принципе не была предусмотрена.

Надо сказать, что отец мой, конечно, действовал не самым лучшим образом, поскольку он сначала пошел в драку, отстаивал свою позицию, а сдался только в последний, пятый день этого «суда чести», и опять же – в очень характерной ситуации.

Обвинителями были генеральный конструктор Яковлев[166], замминистра авиационной промышленности Кузнецов (в нашем доме жил над нами, и я дружил с его дочками). Я запомнил их и еще несколько человек. Тот, с кем всегда непосредственно работал отец, Пётр Дементьев – в прошлом первый заместитель министра, в то время вынужденный после ареста Шахурина стать одним из последних заместителей, – сидел очень тихо.

Надо сказать, это был очень умный человек. Он поднялся потом, стал министром авиационной промышленности, умер совсем недавно. Вообще, это был тот человек, без которого, наверное, авиационная промышленность наша не могла бы вообще существовать. Это своего рода Алексей Косыгин в рамках одного министерства, то есть человек, который реально руководил всей работой и в мыследеятельности которого стягивались все реальные мысли. И вот пока и поскольку был такой человек, до тех пор и постольку работала сама промышленность, оставаясь единой, координированной, связанной и т. д. И вот такой человек вынужден был уйти на пост одного из последних заместителей министра, а их в то время у министра авиационной промышленности было то ли двенадцать, то ли четырнадцать.

Отец ходил в разные инстанции, пытался доказывать, что он прав, что это самоубийство – развивать промышленность таким образом, что это не приведет ни к чему хорошему, что мы начнем отставать и т. д.

Самой показательной, конечно, была встреча с секретарем ЦК КПСС Кузнецовым. Отец к этому времени уже не работал. Он был уволен, а дальше его судьбу решал уже сам Хруничев. Он сказал: «Никакой ему работы выше девятисот рублей». И примерно месяцев восемь отец ходил без работы, поскольку нигде не мог устроиться. Так вот, в это время, когда он уже был без работы, его вызвали к Кузнецову.

Принял его Кузнецов у себя в кабинете и в течение всего разговора чистил пилочкой ногти, вычищал грязь из-под ногтей, полировал их, приводил к правильной форме и – давал урок социальности. Он сказал: «Пётр Георгиевич, ведь вы так давно работаете в авиационной промышленности, как же вы до сих пор не смогли усвоить основных принципов нашей организации? Если министр сказал, что надо делать вот так, то, значит, так и надо делать. Нам совсем не нужна отсебятина разного рода». Опять же: это к вопросу о патриархальности. Отношения действительно были патриархальные в полном смысле этого слова.

Отец начал говорить что-то насчет долга коммуниста перед страной и прочее. Кузнецов слушал устало и брезгливо и, наконец, сказал: «Пётр Георгиевич, ну в вашем-то возрасте не понимать законов жизни… Ну как вы представляете себе, когда пишете эту бумагу, что я, получивший ее, буду делать? Я ведь ничего не понимаю в вашей авиационной промышленности, ей-богу. У меня нет никаких средств решить, куда она должна двигаться – в ту сторону, что предлагаете вы, или в ту, которую выбрала коллегия министерства и утвердил Центральный комитет. Ведь поймите же, я-то всегда приму решение в их пользу. Так зачем же писать на мое имя эту бумагу? Посудите сами, кому я должен поверить – вам, уволенному с должности человеку, который вообще уже то ли существует, то ли нет, или министру авиационной промышленности? Неужто вы не понимаете, что я всегда встану на его сторону, Пётр Георгиевич? Так что вы обременяете ЦК партии совершенно ненужными писаниями, тем более что они ведь опасны». Вот на этом, собственно, и закончилась их беседа.

То, что отец рассказывал обо всех этих событиях, запомнилось мне на всю жизнь; я передаю это сейчас точно так, как говорил он, со всеми деталями. Эта коммуникативная ситуация будет, наверное, стоять в моей памяти всегда, пока я жив.

Но я ведь ее не понимал – как не понимал ее и мой отец, опять же в силу идеализма, то есть господства идеальных представлений над реальной мыследеятельностью. То, о чем я вам только что говорил, абсолютно точно проявляется и здесь. И на этом примере вырисовывается вторая сторона отношений между чистым мышлением и деятельностью.