Я всегда был идеалистом…

И вот в этих блужданиях я попал к главному юристу университета Тумаркину, который сначала сказал, что невозможно мне получить стипендию, а потом предложил все-таки написать заявление. И когда он услышал мою фамилию (а он был слепой), он аж подскочил на стуле и начал пытать меня, кто мой отец. Выяснилось, что он мальчишкой выносил газеты из подпольной типографии, которая находилась в микробиологической лаборатории моего дядьки[170] в Воронеже. Немного подумав, он сказал: «Вообще-то говоря, стипендия тебе не полагается. Но я ее сделаю, а для этого надо поступить очень просто: надо собрать резолюции у тех, кто за стипендию, а у тех, кто против, резолюций не брать». И я обошел всех, кто был за, – их я уже знал в этом хождении. А он заготовил новую бумагу, где написал такое решение, что меня, мол, не имели права зачислять на второй курс, но поскольку я уже зачислен и решение принято, то я имею право на получение стипендии. Так я ее и получил.

Ну а дальше была очень любопытная история с прохождением разных комсомольских инстанций. Дело в том, что я был исключен, но мне вовсе не хотелось выбывать или быть исключенным из комсомола. Тем более что ситуация становилась все сложнее и сложнее с каждым годом, даже реально с каждым месяцем. Поэтому передо мной встала проблема, как остаться.

Но решение Вовченко кардинальным образом меняло всю ситуацию: я был просто переведен на философский факультет, и поэтому каждая следующая инстанция меняла свое решение. И когда я проходил райком, то, по-моему, я отделался выговором с занесением в личное дело – и все.

Вот так я попал на философский факультет МГУ. Был сентябрь 1949 года.

Беседа шестая

8 января 1981 г.

– Итак, в сентябре 1949 года я наконец, после целого ряда преодоленных мною трудностей, оказался на философском факультете МГУ – уже несколько потрепанный жизненными ситуациями, но зато получивший известный опыт. Как потом выяснилось, этот опыт был очень скудным и плохо мною освоенным; во всяком случае, он, может быть, и годился для физического факультета, но никак не для философского.

Оказался я на философском факультете, с одной стороны, с комсомольским выговором, который надо было снимать, а с другой – в статусе заместителя председателя спортклуба МГУ, то есть очень большого начальника, влиявшего на весьма важную сторону общественной жизни университета.

Как раз в это время на философском факультете – на том втором курсе, куда я попал по приказу, подписанному Вовченко, – происходило формирование особой группы студентов с ориентацией на философские проблемы естествознания. В связи с этим партийное руководство курса производило фильтрацию всех студентов и делило их на две неравные части – на тех, кто будет заниматься историческим материализмом, и тех, кто будет заниматься диалектическим материализмом. И вполне естественно, что желающих заниматься диалектическим материализмом было мало – явно меньше, чем требовалось.

Надо сказать, что в принципе-то верхушка философского факультета была намного сильнее верхушки физического факультета. Но это я понял уже много лет спустя, постепенно, так сказать, снимая внешние оболочки и проникая в сущность человеческой души и сознания или, скажем так, пытаясь прорваться через все те личины, которые каждый, кто был на философском факультете, – именно каждый, даже самый «плоскоидейный», – обязательно надевал на себя.

Это все я понял потом, а вот поначалу картина для меня предстала таким образом: все те, кто поступил на философский факультет, бежали от математики, физики и других естественных наук, чтобы заниматься политикой, риторикой. И вот тут они оказывались в ситуации, когда их опять пихали на эти самые проблемы естествознания. Ну и конечно, все они, каждый как мог, сопротивлялись и увиливали – примерно так же, как увиливают студенты от плохого распределения.

А внешне дело выглядело так (это была моя первая встреча с философским факультетом): всех философов собрали в круглом зале – «кафе»… Вы, наверное, этого даже не знаете, Коля, да? В старом здании университета[171], перед которым стоят памятники Герцену и Огарёву, находились на первом этаже – юристы, на втором – философы, а на третьем и четвертом этажах – филологи, самый большой гуманитарный факультет. Туда вели старорежимные, из стальных фигурных плит лестницы, где развертывалась основная студенческая жизнь. Потом вы входите в длиннющий коридор, который идет как бы наискосок, а сразу слева так называемый круглый зал – действительно овальная, почти круглая аудитория. На каждом этаже эти залы тогда использовались как основные лекционные аудитории. Вообще жизнь была невероятно плотной. То, как сейчас учатся студенты психфака или философского факультета, несопоставимо с тем, что было тогда. Действительно весь день был занят целиком от девяти утра до одиннадцати вечера.