Литературное приложение «МФ» №06, июль 2011

— Ваш ноготь может поднять много шума. Пока мной интересуются только две инстанции, но если я начну представлять научный интерес… Это несколько противоречит моим планам. На данный момент пристанище меня вполне устраивает. Здесь куда комфортнее, чем в тюрьме или в научной лаборатории. Да и сбежать отсюда будет гораздо проще.

«Симулянт ты или душевнобольной, но ума тебе явно не занимать», — с чем-то похожим на уважение подумала Линда. «Нелёгкое дело» доктора Альфреда обещало быть интересным.

— Значит, вас изучали?

— Без малого десять лет. И могу вам сказать, что это было одно из самых ужасных десятилетий в моей жизни.

Обведя в кружок «Швейцарию», Линда мысленно похвалила себя и поднялась со стула.

— Что ж, спасибо за беседу, мистер Смит, она была для меня очень познавательна.

— Уже уходите? — насмешливо спросил пациент, приподнимая брови. — Пятиминутного разговора нынче достаточно, чтобы сделать заключение о состоянии больного?

— О нет, мы с вами ещё встретимся. Пока же мне надо подумать над тем, что вы мне рассказали. Не каждый день встречаешься с божьим чудом.

***

Мальчик идёт впереди меня, громко шмыгает носом. Шаг его неровный, он то и дело оступается, дважды чуть не упал.

— Ну, пошёл! — крикнул Саныч, явно жалея, что ему выпало замыкать шествие и он не может ткнуть мальчика дулом в спину. — Вань, отвесь ему с ноги! А то ползёт, как слизняк… Сука.

Мальчик что-то бубнит себе под нос и едва слышно стонет, с трудом сдерживая рыдания. Вспомнилось залитое слезами лицо Буревестника, вышедшего из барака, — что-то невнятное шептали его губы, густые усы колыхались и дрожали, делая писателя похожим на кита.

Таким же неровным шагом дошёл он до коляски и, забравшись в неё, махнул рукой: «Трогай!» Коляска поехала в сторону дома начальника лагеря, а дети уже хлынули в барак, галдя наперебой:

«А про комариков?..»

«А как с лестницы спихивают?»

«А о ночёвках в снегу?..»

«Всё рассказал, братцы», — то и дело слышался усталый ответ, и в этом юном голосе было столько чувства собственного достоинства, что стало даже немного завидно.

Саныч глядел вслед коляске, плотно сжав губы. Сплюнув, чертыхнулся, с ненавистью посмотрел на копошащихся в бараке мальчишек:

«Глаз с него не спускать. С-сучонок…»

И теперь он стоит у задней стены барака — худой, оборванный пацан, чёрт знает какими судьбами занесённый в соловецкую Детколонию, — стоит и воет, захлёбывается соплями, покачивается, судорожно дышит, сжимает кулаки.

— Что, страшно помирать? — Саныч сплюнул жёлтую слюну и злорадно осклабился. — В штаны нассал? Гадёныш! Я б тя дважды расстрелял, сука! Ружья!

Я поднял винтовку, приложил её к плечу.

— Цельсь! Прости, парень.

— Огонь!

Три выстрела грохнули, как один, заглушив плач мальчишки — и оборвав его. Он дважды вздохнул, пытаясь вобрать воздух пробитыми лёгкими, упал на колени и, всхлипнув, ткнулся лицом в траву.

— Совсем обнаглели, твари. — Саныч подошёл к трупу и несколько раз пнул его ногой под рёбра. — Стучать вздумал! На хлеб всех, на неделю! И только гад какой пикнет!