Любовь и так далее

ОЛИВЕР: Помните, как я un peu[68] задергался по поводу обоев? Встревожился, как бы на них не проступили какие-нибудь узоры – рунические или ребристые, как у ракушек-мадлен, если вам понятен ход моей мысли. Но штука в том, что в новом доме на момент нашего переезда вообще не было обоев. Предыдущие жильцы закрасили все следы своего пребывания. Уму непостижимо: один-два галлона водоэмульсионной матовой краски ослепительно-белого оттенка способны пролить целительный бальзам на душу!

Однако не будем опережать события. Недавно у меня опять был плохой, как мы любим говорить, день – когда вина за него возлагается на внешнее зло, а не на страдальца; в такой день пригвожденный к кушетке узник своего собственного сознания ни в чем не находит опоры и вынужден искать утеху в созерцании широкой стены. Сначала я решил, что превысил дозу дотиепина и в результате словил глюки. Диагноз не подтвердился; сама Главная Ведунья, высвистанная по такому случаю, уверила меня, что мои оптические иллюзии вызваны проступающими сквозь слой краски узорами старых обоев – явление заурядное, но как жестоко!

Заметили, что реальный мир вцепился нам в пятки? Псу под хвост пошли наши усилия обуздать зверя. Чьи слова: «Вещи суть то, что они есть, и их следствия будут такими, какими они будут; зачем же тогда нам желать быть обманутыми»? Слова одного гада. Старого гада из восемнадцатого века. О, солгите мне, солгите – я ведь не заблуждаюсь, мне даже нравится.

СТЮАРТ: Сдается мне, Оливер окончательно рехнулся. Говорю ему:

– Больно смотреть на твое состояние, Оливер.

– Переезд, – отвечает он, – можно сравнить со смертью главы семейства.

– Могу я для тебя что-нибудь сделать?

Завернувшись в халат, он сидел на кухонном диване. Выглядит он сейчас плачевно: бледный, вялый. Весь опухший. Таблетки, наверное, плюс недостаток физической нагрузки. Впрочем, никаких нагрузок у него и не было, кроме умственных. Но и те Оливер сейчас забросил. По его лицу было видно, что желание язвить и злословить никуда не ушло – ушли только силы.

– Кое-что можешь, старик, – сказал он. – Подари мне невыезженную двухлетку.

– Что подарить?

– Лошаденку такую, – объяснил он. – Сработает эффективнее, чем вся фармакопея доктора Робб.

– Ты шутишь?

– Ничуть.

Ну не рехнулся ли он?

ДЖИЛЛИАН: Софи объявила себя вегетарианкой. Говорит, что среди ее новых школьных друзей немало вегетарианцев. Я сразу подумала: мне только еще одного привереды в доме не хватало. С Оливером и так сплошная морока: это буду, это не буду. Поэтому я обратилась к Софи с просьбой – по-взрослому, что ей всегда льстит. Я попросила, если она не против, отложить ее задумку – при всем уважении – на годик-другой, потому что сейчас у нас, похоже, и без того забот полон рот.

– Забот полон рот. – Она рассмеялась.

Я не нарочно так сказала. Затем – поскольку я общалась с ней, как со взрослой, – она ответила мне с преувеличенным терпением. Объяснила, что убивать животных, а уж тем более употреблять их в пищу – нехорошо, и когда человек проникается этой мыслью – все, обратного пути нет: он становится вегетарианцем. Это была целая тирада, – впрочем, она же дочь Оливера.

– А туфли твои из чего сделаны? – поинтересовалась я, когда она закончила.

– Мама, – по-детски заспорила она, – никто не предлагает есть мои туфли.

ОЛИВЕР: Рекомендуют выходить на пробежку. Имя доктора Робб вам ни о чем не говорит, кстати? (Вероятно, нет, если вы не пассажир того же le bateau ivre[69], что и moi[70].) Добрый Доктор сказала только «физическая нагрузка», но я отчетливо расслышал «пробежка». Видимо, я имел неосторожность проговориться, что мне ближе к телу обломовский диван, поэтому она принялась давать наущения. Физические нагрузки, согласно новой еженедельной мудрости, которой с нами поделились «гадатели», повышают заветный уровень эндорфинов, стимулируя тем самым душевный подъем. Глазом не успеете моргнуть – и все вокруг снова будет цвести и пахнуть. ЧТД.

Боюсь, мы с Архимедом пришли к диаметрально противоположным выводам. Принимая ванну, я не расплескивал от восторга воду. В отчаянии я скорее повизгивал, как замордованный тощий поросенок. Позднее до меня дошло: само беговое облачение – мерзотные кроссовки, обвисшие на заднице штаны, куртейка на молнии, растянутая по лицу мерзотная улыбочка (вкупе с идеей показаться в таком виде на людях при свете дня) – до того понизит мой уровень эндорфина, что стыд погонит меня аж до Касабланки и обратно – только лишь для того, чтобы моя мифическая сущность вернулась в исходное положение. ЧТбД; «б» можете истолковать в меру своей испорченности.

ЭЛЛИ: Про Стюарта я говорила как на духу. Проблемы я не вижу, интрижка-однодневка, ничего высокодуховного. Так что же мешает быть откровенными?