«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

С явной симпатией Булгаков живописует погромы, которые воландовские присные устроили в мещанско-советской Москве. Уроки Иешуа тут явно не пригодились.

Булгаков явно одобряет силовое решение «проблемы Шарикова» профессором Преображенским в «Собачьем сердце». В больших романах Булгакова авторская симпатия на стороне тех, кто оказывает вооруженное сопротивление большевикам. Да и сам он хотя и врачом, но добровольно служил в белой армии (о чем не рассказывал даже жене)[345].

В дневнике Елены Булгаковой о неприятностях критика Осафа Литовского (Латунского из романа) сообщается с радостью: «В „Советском искусстве“ сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Гнусная гадина. Сколько зла он натворил на этом месте. […] Говорил, что арестован Литовский. Ну, уж это было бы слишком хорошо» (5 июня и 6 сент. 1937 г.).

Значит, не свое мировоззрение Булгаков вложил в проповедь Иешуа. Булгаков явно не ставит себя в ученики «этого самого Га-Ноцри». Образ Иешуа, вопреки восторженным заверениям «образованцев», не есть икона. Это не тот Лик, в который верит сам Булгаков. Писатель создает образ вроде-бы-Христа, образ довольно заниженный и при этом не вызывающий симпатий у самого Булгакова.

Но зачем он выставил Христа в нелепом виде?

Тут — одно из двух.

Или Булгаков отождествил Иешуа с Иисусом Христом, причем в Христе он видел своего личного врага, а потому и высмеял Его так жестоко.

Но если это именно булгаковский взгляд на Христа, то он непонятен именно в биографическом аспекте. Почти все детали и сюжетные повороты «московских» глав романа так или иначе разрабатывались Булгаковым в других его произведениях. Но ничего похожего на «пилатовы» главы из-под его пера не выходило. Ни рассказов, ни статей, ни фельетонов, в которых переиначивались бы евангельские сюжеты, прежде у него не было.

Неужели человек, который отказывался писать атеистические сценарии по госзаказу, решил это сделать по порыву сердца? Неужели тот, чье сердце отвращалось от атеистических карикатур, в своем «закатном»[346] произведении, произведении, о котором он знал, что оно — последнее, стал осваивать новый для себя жанр травли верующих?

Но если ранее от себя Булгаков никогда ничего подобного не писал, то и «пилатовы» главы нельзя просто вырвать из «Мастера и Маргариты», напечать их в атеистическом журнале и при этом в качестве автора указать имя М. А. Булгакова.

Значит, не свой взгляд на Христа передал Булгаков. Тогда чей? В чьих глазах Христос превращается в Иешуа? И можно ли этого «другого» назвать единомышленником Булгакова?

Если Иешуа не икона, тогда, быть может, карикатура? Но на кого? На Христа? Биографически и психологически такая гипотеза выглядит крайне неправдоподобно.

Может ли быть другой, неевангельский образ Христа, который и утрирует Булгаков? В «просопографии» Христа могут ли быть иные лики — кроме атеистической пустоты и церковной иконы? И могут ли эти иные образы вызывать полемическое отношение Булгакова?

…В современном христианско-мусульманском диалоге есть очень интересная линия: христиане соглашаются с критикой Корана в адрес христиан. Но при этом ставят вопрос: чью веру представляет тот образ христианской веры, который критикует основатель ислама?

Пятая сура Корана «Трапеза» говорит: «И вот сказал Аллах: „O Иса, сын Марйам! Разве ты сказал людям: `Примите меня и мою мать двумя богами кроме Аллаха`?“» (116). Соответственно, опровергается тезис, согласно которому Троица — это Бог, Иисус и Мария.

Такого представления нет у современных христиан. Его никогда не было в православии. Но жизнь основателя ислама прошла вдали от ареала канонического православия. В аравийских пустынях доживали свой век древние гностические ереси. И вот там и в самом деле могло быть понимание Духа как женского начала. Весьма вероятно, что Мухаммед принял за христиан этих гностиков-сектантов. Полухристиан-полуязычников. И возмутился их оккультными построениями. Но то же самое сделала и Церковь за несколько столетий до этого, отчего, собственно, гностикам и пришлось уйти за пределы «ойкумены» — в те пески, где их и нашел Мухаммед[347].

Вспомним и такой образец церковного фольклора.

В начале ХХ века в поезде из Питера в Москву в одном купе встретились батюшка и студент. Батюшка, как и положено представителям его сословия во все времена, — в рясе. Студент, как и положено представителям его сословия в те времена, — в революции. И начинает юноша задирать священника: «А знаете, святой отец, я в Бога-то не верю!» И смотрит испытующе…

Батюшка же благодушно ответствует: «Знаешь, я тоже…»