Повесть о любви и тьме

Во всей Эрец-Исраэль в ту зиму не переставая шли ливни. Речка Аялон, она же вади Мусрара, вышла из берегов, затопила тель-авивский квартал Монтефиоре и грозила затопить другие кварталы. Затяжные ливни привели к огромным разрушениям во временных лагерях – палатки, бараки, лачуги из жести, из брезента и фанеры, в которых в тесноте ютились сотни тысяч людей – евреи, бежавшие из арабских стран, а также спасшиеся от Гитлера, – все это было снесено стихией. В некоторых местах потоки воды отрезали временные лагеря от источников снабжения, так что возникла угроза голода и эпидемий. Государству Израиль еще не исполнилось и четырех лет, и население его насчитывало чуть более миллиона граждан, едва ли не треть – беженцы, нищие, лишенные всего. Из-за расходов на оборону и прием новых репатриантов, а также из-за раздутого и плохо организованного управленческого аппарата государственная казна была почти пуста, и службы здравоохранения, образования, социального обеспечения находились на грани полного развала. Давид Горовиц, возглавлявший министерство финансов, улетел в Америку, надеясь получить краткосрочный кредит в десять миллионов долларов, чтобы избежать краха.

Обо всем этом беседовали мы с папой, когда вернулся он из Тель-Авива. В четверг он отвез маму к тете Хае, провел там с ней одну ночь, вернулся в пятницу и узнал от бабушки Шломит и дедушки Александра, что я простудился. Однако я настоял на том, чтобы пойти в школу. Бабушка предложила, чтобы мы на субботу остались у них, ей казалось, что мы оба с папой заболеваем. Но мы предпочли вернуться к себе. По дороге папа счел необходимым сообщить мне со всей серьезностью, какая принята между взрослыми, что у тети Хаи настроение мамы улучшилось. В четверг вечером все четверо, Цви и Хая, мама и папа, отправились посидеть немного в маленьком кафе рядом с домом, на углу улиц Дизенгоф и Жаботинского. И получилось так, что просидели они там до самого закрытия, беседуя обо всем на свете. Цви рассказывал всякие курьезные случаи из жизни больницы, мама была спокойна, участвовала в беседе. Ночью уснула и проспала несколько часов, но посреди ночи она, по-видимому, проснулась и вышла посидеть на кухне, чтобы не мешать спящим. Ранним утром папа простился с ней, чтобы вернуться в Иерусалим и успеть на работу. При расставании мама заверила его, что не стоит беспокоиться о ней, самое плохое уже позади, и, “пожалуйста, последи хорошенько за мальчиком” – ей показалось накануне, что у него начинается простуда.

Папа сказал:

– Твоя мама оказалась права насчет простуды, и я надеюсь, что права она и по поводу того, что самое плохое уже позади.

Я ответил:

– Я сделал почти все уроки. После того как закончу с оставшимися, может, мы сядем и разберем новые марки?

Почти всю субботу лил дождь. Лил и лил. Не переставая. Мы с папой провели несколько часов над нашей коллекцией марок. Голова моя время от времени касалась его головы. Мы сравнивали каждую марку с ее изображением в каталоге, и папа каждой новой марке находил верное место в альбоме – либо в той серии, что уже была представлена у нас, либо на новом листе. В полдень субботы мы прилегли отдохнуть – он у себя на диване, а я снова в своей комнате. После мы собирались пойти к дедушке с бабушкой, где нас ждала фаршированная рыба в золотистом соусе, окруженная со всех сторон ломтиками моркови. Но поскольку мы оба уже вовсю чихали и кашляли, а на улице по-прежнему хлестал дождь, мы предпочли остаться дома. На улице было так пасмурно, что уже в четыре часа пришлось включить свет. Папа пару часов сидел за своим письменным столом над статьей, которую уже дважды откладывал. Пока он работал, сдвинув очки на кончик носа, я лежал на ковре у его ног и читал. Под вечер мы поиграли в шашки, один раз победителем вышел папа, во второй партии победил я, третья закончилась вничью. Трудно сказать, поддавался ли мне папа или все вышло само собой. Мы немного перекусили, выпили горячего чая, взяли из маминой аптечки по таблетке анальгина. Потом я лег спать. Мы проснулись в шесть, а в семь прибежала дочка аптекаря и сказала, что только что звонили из Тель-Авива и через десять минут позвонят снова, поэтому просят господина Клаузнера незамедлительно прибыть в аптеку, а ее отец велел передать господину Клаузнеру, что это довольно срочно…

* * *