Повесть о любви и тьме

Если бы я был там, рядом с ней, в той комнате, выходящей на задний двор, в квартире Хаи и Цви, я бы, конечно, попытался объяснить ей, почему этого делать нельзя. А если бы мне не удалось объяснить, то я бы сделал все, чтобы пробудить в ней жалость к ее единственному сыну. Я бы плакал и умолял, ничего не стыдясь, обнимал бы ее ноги, а может быть, даже сделал вид, что потерял сознание, или расцарапал бы себя до крови, как это делала она сама – я видел это – в минуты отчаяния. Или набросился бы на нее, словно убийца, и без колебаний разбил о ее голову вазу. Или ударил ее утюгом, стоявшим на полке в углу комнаты. Или, пользуясь тем, что она так слаба, навалился бы на нее, связал бы ей руки за спиной, выхватил и уничтожил бы все ее пилюли, таблетки, капсулы, микстуры, растворы и сиропы. Но мне не позволили быть там. Даже на похороны они не позволили мне пойти.

Мама заснула и спала на этот раз без кошмаров, она одолела бессонницу. Посреди ночи ее вырвало, но она вновь, не раздеваясь, уснула. И поскольку Цви и Хая начали подозревать, что не все ладно, еще до рассвета они вызвали “скорую”. Два санитара вынесли маму осторожно, чтобы не нарушить ее сон. В больнице она не пожелала отозваться на усилия медиков, которые пытались там разными способами разбудить ее, но оставили свои попытки, не отозвалась она и на призывы специалиста, от которого узнала, что душа – самый страшный враг тела. Она не проснулась к утру, не проснулась и когда уже вовсю был новый день, не проснулась она и от призывов веселой птицы, что обитала в ветвях фикусового дерева в больничном саду. Птица звала ее снова и снова, все напрасно, но птица пыталась опять и опять. И по сей день она иногда пытается…

Арад, декабрь 2001 года