Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу

Ночь выдалась прозрачная. Луна только что перешла в третью четверть, и простой глаз всё ещё воспринимал её как идеальный круг на небе. Девушки жгли сорняки и высохшие лозы виноградника на участке перед домом: Лейла великодушно предоставила для сегодняшней ворожбы свою дачу, и они втроём снова собрались здесь, спустя почти год с того дня, когда у подруг возникла роковая идея заняться сальсой. Мансура слонялась вокруг костра, утаптывая и выравнивая землю. Бану сидела на скамейке, полной заноз, под инжировым деревом, а Лейла прыгала вокруг неё, размахивая ведёрком с водой, как кадилом, и бормотала названия разных болезней и органов на латыни, изображая экзорциста. Над костром вращалась, будто смерч, туча обезумевших от жажды крови комаров. Один отделился от стаи и вонзил свой хоботок в Бану, и, как только его просвечивающее тело наполнилось кровью, упал замертво.

Искры костра взмывали в ночное небо, и когда Бану смотрела на них сквозь пальцы сложенных рук, ей казалось, что в небе, как сотни лет назад, горят звёзды.

– Ну всё, можно начинать. – Мансура закончила чертить палкой на земле. Бану поднялась с места. Глянула на почти полную луну, висевшую над забором соседского дома, словно голова, насаженная на пику, взяла ведро с водой, фруктовый нож и подошла к костру.

Костёр полыхал в центре большой спирали, которая вела к нему наподобие лабиринта. Бану пошла по спирали, с каждым витком всё сильнее ощущая жар огня. Когда нарисованная тропинка закончилась, Бану остановилась и подняла нож.

– Давай! – крикнула Лейла.

Бану боязливо осмотрела острое лезвие, покрытое разноцветными разводами.

– Не трусь!

Крепко зажмурившись, Бану что есть силы полоснула по ладони ножом и вздрогнула от боли. Горячая кровь побежала по запястью, обжигая кожу. Бану направила струйку крови в костёр, и капли зашипели, испаряясь. Сильно запахло железом.

– Как кровь моя горит, так и любовь моя пылает, мучительная, беспощадная, жгучая, – пробормотала Бану, чувствуя себя на редкость глупо. – Как этот огонь я водой заливаю, так и любовь свою гашу. – Она вылила воду из ведра на костёр, и её лицо обдало паром. Стало темно, и только окна дома приветливо светились.

– Ну что, как? – Лейла нетерпеливо подскакивала на месте.

– Не знаю. Я ничего не чувствую, и у меня болит рука.

Мансура с лёгким содроганием посмотрела на рассечённую ладонь Бану, а Лейла – с нескрываемым интересом. Бану же почувствовала, как ночь смыкается над её головой, становясь намного темнее. Бросив взгляд на окна дома напротив, она поняла, что это всего лишь соседи погасили у себя свет. Ей стало совсем неуютно. В довершение всего с остывающей крыши над их головами раздалось жуткое уханье совы. С минуту девушки стояли неподвижно, окаменев от неожиданности и ужаса, а затем Бану сказала робко:

– Это просто сова. Славная пушистая сова, похожая на кошку. И у неё наверняка там наверху гнёздышко с тремя толстыми маленькими совятами.

– Вы знали, что у вас на чердаке живёт сова? – поинтересовалась Мансура.

– У нас что, есть чердак?! Кстати, я слышала, что сова приносит смерть. У знакомых наших знакомых, которые жили в районе, однажды так было. К ним ночью прилетела сова. Они в доме услышали её уханье, и тогда отец семейства полез на крышу, чтобы её прогнать. Они испугались, что она принесёт им смерть. И когда он полез, его лестница поехала, он упал и сломал себе шею.

– Пока всё логично, – сказала Мансура.

– Дайан да![30] Это ещё не всё. Там ещё дочка была, семнадцать лет ей было. И у неё был тайный чувак. Они, в общем, только три дня по отцу справили, и она захотела со своим парнем встретиться. Тайком. Они договорились, что ночью она ему посигналит свечой. И она посигналила. Но задела огнём занавеску, начался пожар, и они все сгорели.

– Надеюсь, сова успела спастись, – пробормотала Бану.

– Давайте чай пить, – предложила Мансура, предпочитавшая все проблемы решать с помощью-чая.

– Только не здесь, а в доме. Тут нас комары сожрут. – Лейла побежала в дом и начала хлопотать, заваривая чай. Бану ушла в ванную комнату перевязывать рану. Кажется, она перестаралась и слишком глубоко порезала ладонь. Рука противно пульсировала.

– Ну как теперь ты себя чувствуешь? – спросила Мансура. Бану съела конфету, чуть не сломав себе зубы о грильяж, и некоторое время прислушивалась к своим ощущениям.

– Нет никаких изменений.

Лейла подскочила к ней и сунула под нос телефон с фотографией Веретена.

– Что?! Опиши мне его!

– Его губы – как лепестки фиалки. Его кожа – как карамель. Его глаза – как бархат. Хочется затискать его до смерти, – монотонно проговорила Бану.

– Наверное, надо поспать, утром проснёшься здоровая, – с некоторым сомнением в голосе произнесла Мансура.

– Если только не начнётся гангрена, – ободряюще добавила Лейла, глядя на рану, которую Бану кое-как залепила пластырем – бинтов на даче не нашлось.