Современная жрица Изиды

Блаватская отдувалась, курила папиросу за папиросой и, очевидно не слушая, поводила во вс стороны своими огромными свтлыми глазами. Наконецъ m-me де Морсье перебила оратора и ршительно сказала, что надо немедленно выработать программу занятій и конферансовъ. Она выразила, отъ лица французскихъ теософовъ, желаніе, чтобы «полковникъ» Олкоттъ и Могини прежде всего преподали парижской втви теософическаго общества истинное познаніе двухъ главнйшихъ ученій «эзотеризма» — о «Карм» и «Нирван», причемъ брала на себя трудъ записывать ихъ слова и затмъ переводить по-французски. Блаватская дала на это свое полное согласіе, а Могини улыбался и прикладывалъ руку къ сердцу. Черезъ нсколько минутъ все было кончено, изъ-за стола встали и начались «приватные» разговоры.

* * *

Когда я, черезъ два дня, появился въ квартир улицы Notre Dame des Champs, Елена Петровна, выйдя ко мн, объявила:

— Олкоттъ пріхалъ! вы его сейчасъ увидите.

И я увидлъ «полковника», врнаго спутника и сотрудника Блаватской, президента теософическаго общества. Его вншность произвела на меня сразу очень хорошее впечатлніе. Человкъ уже конечно за пятьдесятъ лтъ, средняго роста, плотный и широкій; но не толстый — онъ, по своей энергичности и живости движеній, казался далеко не старикомъ и являлъ вс признаки большой силы и крпкаго здоровья. Лицо его было красиво и пріятно, большая лысина шла къ этому лицу, обрамленному великолпной, совершенно серебряной бородою. Онъ носилъ очки, нсколько скрывая за ними единственный недостатокъ своей наружности, являвшійся однако настоящей «ложкой дегтю въ бочк съ медомъ». Дло въ томъ, что одинъ глазъ его оказывался крайне непослушнымъ и то и дло бгалъ во вс стороны, иногда съ изумительной и весьма непріятной быстротою. Пока этотъ непослушный глазъ оставался спокойнымъ — передъ вами былъ красивый, пріятный, добродушный, хотя и не особенно умный человкъ, подкупающій своей вншностью и внушающій къ себ довріе. Но вотъ что-то дернулось, глазъ сорвался съ мста, забгалъ подозрительно, плутовато — и довріе сразу исчезнетъ.

Олкоттъ уже получилъ, очевидно, отъ «madame» подробныя инструкціи относительно меня, а потому съ первыхъ же словъ выказалъ мн большую любезность и вниманіе. Онъ очень сносно говорилъ по-французски и, когда Елена Петровна ушла къ себ писать письма, повелъ меня въ свою комнату, предложилъ мн одинъ изъ трехъ находившихся въ ней стульевъ, самъ слъ на другой и началъ бесду о «феноменахъ» и махатмахъ. Подробно разсказалъ онъ мн, какъ къ нему являлся «хозяинъ» «madame», махатма Mopia (и онъ, и Блаватская, и «челы» почему-то всегда избгали, говоря объ этомъ махатм, произносить его имя и обозначали его или словомъ «ma^itre» или просто буквою М); но являлся не въ своемъ матеріальномъ тл, а въ тл тончайшемъ (en corps astral)[6].

— Почему же вы уврены, что это былъ дйствительно онъ, а не ваша субъективная галлюцинація? — спросилъ я.

— Потому что онъ мн оставилъ неопровержимое доказательство своего присутствія — онъ, передъ тмъ какъ исчезнуть, снялъ со своей головы тюрбанъ… вотъ.

— При этихъ словахъ «полковникъ» развернулъ передо мною шелковый платокъ, вынулъ изъ него индійскій, изъ какой-то легкой матеріи, шарфъ и подалъ мн.

Я посмотрлъ, потрогалъ — шарфъ какъ шарфъ, совсмъ матеріальный, не призрачный.

Олкоттъ благоговйно завернулъ его опять въ платокъ и затмъ показалъ мн еще одну диковинку — очень странный и довольно красивый рисунокъ, сдланной акварелью и золотой краской. При этомъ я получилъ объясненіе, что «madame» положила руку на чистый листъ бумаги, потерла его немного — и вдругъ самъ собою образовался этотъ рисунокъ.

Когда Блаватская окончила свою корреспонденцію и мы съ ней бесдовали въ пріемной, она очень живо спросила меня, показалъ ли мн «полковникъ» шарфъ махатмы и рисунокъ?

— Да, показалъ.

— Не правда ли, это интересно?

— Нисколько! — отвтилъ я, — и слдовало бы посовтовать Олкотту не показывать здсь этихъ предметовъ, особенно мужчинамъ. Для него самого и шарфъ, который онъ получилъ изъ рукъ «исчезнувшаго» на его глазахъ существа, и рисунокъ, при «исключительномъ» произведеніи котораго онъ присутствовалъ — имютъ громадное значеніе. Но для посторонняго человка, все равно вритъ онъ или не вритъ въ «возможность» такихъ вещей — разв это доказательство? Я гляжу — и для меня это только шарфъ, только рисунокъ. Вы скажете, что Олкоттъ не заслуживаетъ недоврія; но я вамъ отвчу, что въ длахъ подобнаго рода человкъ, кто бы онъ ни былъ, не иметъ права разсчитывать на довріе къ себ и обижаться недовріемъ, — иначе это будетъ большой съ его стороны наивностью, очень для него вредной.

Блаватская усмхнулась.

— Не вс такіе «подозрители», какъ вы, — сказала она, — а впрочемъ я благодарю васъ за совтъ и приму его къ свднію. Да, вы правы, мы въ Европ, въ Париж, а не въ Индіи… Тамъ люди не встрчаютъ почтеннаго, искренняго человка съ мыслью: «а вдь ты, молъ, обманщикъ и меня надуваешь!» Ахъ вы подозритель, подозритель! ну а скажите, коли сами, своими глазами, увидите что-либо подобное, — тогда-то поврите?