Студенты и совсем взрослые люди

На улице было сыро и тепло. Дождь прекратился, лишь взвесь мелких капель кружилась в воздухе, делая зримыми воздушные потоки, топлёным молоком заливавшие фонари, белыми струями выхлёстывающие из домовых арок, причудливыми белыми лилиями оплетавшие чугунные ограды и населявшие этот большой каменный город призрачными фигурами. Словно «Летучий голландец», повинуясь старинному приглашению молодого царя северной стороны, пришёл на отдых и принёс сказки дальних морей. А буйная команда «Голландца» разошлась по улицам в поисках злачных мест, новых сказок, потерянных душ, заглядывала в окна нижних этажей, подсматривала за чужой жизнью и сплетничала, как могут сплетничать только моряки, сто лет не видевшие землю и женщин.

Вдали послышались лёгкий скрежет и нараставший звон. Из-за угла, рассыпав гроздь крупных малиновых искр, выкатился весело освещённый трамвай.

– Ну, Зося Добровская, пора прощаться. На сегодня хватит слёз. Бегите-бегите, всё будет у вас славно, – он протянул руку, оказавшуюся очень тёплой, даже горячей для такого древнего старца.

– До свидания. Спасибо вам. – Зоська легко побежала вперёд, быстро перебирая ножками, остановилась у трамвая, пропустила вперёд собравшихся людей, потом ещё раз обернулась и звонко воскликнула: – Спасибо вам, Александр Васильеви-и-ич!

Князев помахал ей рукой. Кравшийся сзади субъект отклеился от проёма парадной, метнулся к трамваю, вскочил, потолкался и растворился в толпе. Трамвай звякнул, двери закрылись. Что-то мелодично пропела вагоновожатая. И вагончик покатил-покатил по ленинградским улицам, словно последняя шлюпка на сонном рейде.

Александр Васильевич устало шёл по туманом залитому проспекту, как всегда глубоко задумавшись и не замечая провожавшие его бесплотные фигуры, узнавшие в одиноком старике столь родственную душу.

5

Зоська ехала в плотненько забитом трамвае, чуть улыбалась своему отражению в тёмном стекле и вспоминала прожитый день.

Бывают такие улыбчивые вечера, которые удачно завершают большую работу. Усталые старые плотники садятся рядком, слушая болтовню молодых, прикуривают друг у друга, прикрывая цигарки чуть дрожащими от цельнодневной работы руками, пускают дымок вверх и улыбаются, скрывая гордость своим мастерством. Пахарь вывязивает тёплый лемех из земли, выпрягает сопящего коня, треплет по влажной холке и кормит кормильца своим хлебом из кармана, чуть даже солёным от пота. Но коню это даже вкуснее. Он берёт лакомство с рук хозяина, осторожно, мягкими-мягкими губами, и тычет мордой в плечо: «Уморился? Я тоже». Рыбак гребёт домой, ведя лодку по широкой воде, смотрит на воду да на небо и мечтает, что летает, лишь изредка бросая взгляд на мешок со знатным уловом. Учитель, проверив последнюю тетрадь после контрольной работы, притушивает лампу, снимает надоевшие очки, трёт переносицу, становится каким-то очень доверчивым, совсем не строгим и больше радуется четвёрке балбеса Мишки Гаврилова, чем привычным пятёркам отличницы Лизоньки Садковой. Каждый трудяга любит порадоваться своему труду, да чтобы не просто так, обыденно, чтобы что-то эдакое ещё сделать напоследок, вроде как подпись свою поставить: «Вона как я могу!» И зовут плотники последнего, самого завзятого, а он, уже в темноте, рубит острым своим топором дату на верхнем венце – не напоказ, лишь ласточки увидят да он будет знать. А пастух дойдёт до деревни, раздаст живность да как дёрнет-щёлкнет кнутом, что хлопок разлетится по засыпающей округе – и простонет вдали удивлённая птица.

И душа согреется.

Вот и Зося вспоминала, как бабушка всегда давала ей взбивать яйца, чтобы помазать пирожки с яблоками перед тем, как поставить в разогретую духовку. И очень ей захотелось опять – к печке, к длинным-предлинным сказкам, обязательно страшным, но с добрым-предобрым финалом. Ехала украинская девочка в трамвае по тёмным каменным улицам чужого города Ленинграда и вспоминала бабушкины румяные пирожки – красивые-прекрасивые. Так и разговор с профессором придал необходимую красоту и законченность очень-очень длинному дню.

Зося была очень довольна собой.

И совсем не мешала ей толкотня в трамвае – хоть и было уже поздновато, одиннадцатый час, но народу натолкалось много. Ехали работяги, подзадержавшиеся в пивной, незлобиво подначивая друг друга, бросая взрослые взгляды на рыжую девочку с толстой тетрадью в руках. Были студенты с гитарами, какие-то многочисленные тётки различной степени упитанности и раздражённости. Где-то в другом конце вагона капризный карапуз упрямо лупил ладошкой по стеклу, не слушая увещевания заморенной за целый день мамы. Зося передавала медяки, билеты, отвечала что-то соседям, недослышавшим остановку, пропускала проталкивавшихся пассажиров на выход. Просто ехала, держась за поручень у выхода, вжатая в толпу и чуть улыбаясь своим тёплым мыслям. И не мешала ей ни суета, ни толкотня, ни рука соседа, как бы случайно опускавшаяся на её плечо.