Томек в стране фараонов

– Смотрите-ка, помирились! Теперь, объединившись, нападут на нас, – заключил капитан.

Лодочная флотилия направилась к судну, однако на этот раз предупредительный залп возымел свое действие. С наступлением дня их боевой дух несколько ослаб, можно было вступать в переговоры. Капитан пригласил обоих вождей подняться на борт. Они согласились – гордые, достойные, вооруженные щитами и копьями.

– Что это у него на голове? – шепотом спросил Новицкий у Гордона, указывая на вождя шиллуков. – Он что, ограбил императора Наполеона?

– Или украл казачью шапку, – добавил стоявший рядом Смуга.

– Да это такая прическа, – усмехнулся Гордон. – Ее отращивают не один год…

Курчавые волосы негра венчали его голову, как стог, удивительно напоминая чудовищную шляпу или шлем.

К согласию пришли довольно быстро. Вожди получили по мешочку со стеклянными бусами, и за это их люди помогли стащить судно с мели.

В тот же самый день миновали Фашоду, а следующую ночь провели в Малакале, селении сопровождающих их шиллуков. Немного южнее, при впадении реки Собат, которая берет свое начало в горах Абиссинии[151], Нил круто поворачивал на запад. Отсюда начинался самый трудный для судоходства участок. Влажность воздуха все повышалась, берега все больше зеленели растительностью. Через сто пятьдесят километров Нил резко менял направление на южное и следовал по обширному болоту Судд[152] – раю для животных, но не для людей. Обитаемы были только небольшие островки.

– В глухих, никому не ведомых углах еще живут людоеды ньям-ньям[153], они презирают тех, кто питается просом и молоком. Динка же называют их «обжорами», – рассказывал Гордон.

– И ничего нельзя с этими людоедами поделать? – спросил Новицкий.

– Попробуйте, – рассмеялся Гордон. – Там местность почти непроходима. Болота, гнилостный воздух, миазмы… Кто это выдержит?

Дальнейший путь был мучительным. Пароход буквально продирался по излучинам, боковым каналам, по проливам, заросшим травами, растениями и мхами горного Нила. Воды реки местами разливались шириной до двадцати пяти километров, но, как правило, основное течение не превышало шести метров от берега до берега. Попадались останки животных, дохлая рыба, бегемоты, крокодилы. Гордон обратил внимание своих спутников на папирус высотой в шесть метров, образовывавший темно-зеленые островки, напоминавшие миниатюрные леса.

Плавание в таких условиях требовало недюжинного мастерства. Пароход лавировал меж лагун, мелей, островов и болот, ведомый твердой рукой лоцмана из племени донгола – он взошел на судно на небольшой пристани за Фашодой.

Миновав Ладо, Гондокоро и Джубу, члены экспедиции в первых числах июня высадились в Реджафе на левом берегу Белого Нила. В этом порту, живописно раскинувшемся у подножия огромной скалы, завершалось судоходство по Нилу. Отсюда начинался пеший поход, его организацией занялись Смуга и неизменно доброжелательный Гордон. Приготовления оказались нелегкими, ведь экспедиция отправлялась вглубь Черной Африки, где ее ждали многочисленные и неожиданные опасности.

XX В негритянском селении

Вождь Кисуму вышел на порог хижины, окинул взглядом хмурое небо, подумал о дожде, мысленно вознес богам хвалу за их дар. Ему вспомнились засушливые годы, период падежа скота, когда даже специально приглашенные заклинатели так и не смогли умолить небеса. Довольный, Кисуму дал знак одной из жен. Теперь уже все мужчины вышли на улицу. Женщины, как обычно, тщательно прикрыли головы. Самая младшая и самая любимая из жен вождя, Агоа, подала ему кувшин с парным молоком и тут же отвернулась. Никто не имел права глазеть, как вождь по утрам пьет молоко; считалось, что это навлечет на деревню беду. Кисуму достал из кисета, сделанного из шкуры мелкого грызуна, табак, набил длинную трубку. Он любил этот кисет, его сделал Автоний – один из его сыновей.

И вождь, пребывая в безмятежном, спокойном состоянии, в хорошем настроении, услышал звуки тамтамов[154]. Он поднялся на гору, взволнованно пытаясь понять, что за новости его ждут. Ему вспомнилось детство: резня, пожары, крики, рыдания… Вспомнился страх, когда, вернувшись из буша, он не увидел матери, а отец сидел на пепелище хижины и молчал, молчал весь день и всю ночь, пока сын не заплакал от голода.

«Люди, остерегайтесь, – били барабаны. – В лесу плохой человек. Он поджигает. Убивает. Похищает».

Кисуму понимал, что защитить деревню он не в силах. С того места, где сидел вождь, она была видна как на ладони. Несколько круглых хижин из дерева и тростника, разбросанных на поляне при спуске к озеру. Мужчин мало, а воинов и того меньше. В каждом племени скотоводов женщин всегда намного больше, а детей – вообще тьма. Вождя снедала тревога за участь селения и за свое привольное в ней житье. Всё за него делали другие, а ему перепадали лучшее мясо с охоты, дармовое пиво, шкура леопарда, слоновые бивни.