Тринадцать осколков

Амин-заде стало не по себе. Он тихонько опустился на разостланную шинель. Петя Мальцев посвистывал носом. Рубахин ругал капитана Рубенова:

— Гигиену решил навести во взводе. Я ж ему могу голову оторвать… — Он повернулся к Амин-заде. Мир смотрел на него широко открытыми глазами, до краев наполненными слезами. Рубахин вдруг как-то стих, обмяк, теплой рукой похлопал Амин-заде по плечу. — Я, Аминька, не вор… И жены у меня нет… Платье это я у фрица отнял. Думаю послать в газету объявление. Приметы, фасон платья опишу, хозяйка найдется. Да и лейтенанту оно подошло бы… Как ты полагаешь, подойдет?

— Не знаю.

— Не знаю! — повторил Рубахин и после продолжительного молчания мечтательно произнес: — Посмотреть бы на нее в таком платье!

Проснулся Петя Мальцев. Он вытер лицо рукавом сорочки, спросил:

— Почему не отдыхаете?

— Впереди целая ночь, успеется, — сказал Рубахин.

— Ночью разведчики не отдыхают. Будем заниматься…

— Опять? — насторожился Рубахин. — Я-то думал, только она такая… ни днем ни ночью покоя…

— Устал? — спросил Мальцев, надевая гимнастерку. — Ничего, потерпи, Родион Сидорович, после войны отоспишься.

— Ах, Петруха, и чего ты меня жалеешь! Не устал я, товарищ сержант. Но отпустил бы ты меня сегодня в ночь до утра. Пекарня моя тут неподалеку расположилась… Что ты на меня так смотришь? Жизня требует своего.

Петя хотел было одернуть Рубахина, но, выслушав до конца, понял, что Родион что-то хитрит и уж, конечно, о пекарне он придумал: походный хлебозавод не мог так близко расположиться к передовой.

— До утра не могу отпустить, часика на четыре, пожалуй, освобожу, — пытливо глядя на Рубахина, сказал Мальцев. — Хватит?

— Мало. Надо еще забежать к старшине хозвзвода, организовать что-то, чтобы храбрости больше было. Когда я навеселе, мне здорово везет, любой ангелочек Родьке улыбается…

— Хитришь, Родион Сидорович? — в упор спросил Мальцев.

— Отчего ты такой умный? — усмехнулся Рубахин. — На расстоянии узнаешь мысли. — Он поднялся, косолапо прошел к двери и оттуда крикнул: — Аминька, выше голову! Я иду на переговоры к капитану Рубенову. Петруха, мне хватит одного часа, отпущай немедленно, иначе внутрях все перегорит.

— Фью! — свистнул Мальцев. — Хорошенький спектакль придумал. Никуда ты не пойдешь.

— Пойду!

— Нет, не пойдешь!

— Это по какому праву не пойду? — Он оглянулся, ища сочувствия у проснувшихся разведчиков. — Приказываешь не ходить? — спросил Рубахин. — Эх вы-и, герои Малахова кургана. — И, поняв, что Мальцев не отпустит, тяжело рухнул на свою постель. С минуту он лежал молча, потом приподнялся, качнул головой: — Приказ! Капитан тоже приказал мне уматывать на передовую. Подчинился. А теперь вот мучаюсь: как они там, лазоревые цветочки, мешки ворочают. Надорвутся, после войны рожать не будут. Вот те, товарищ сержант, и приказ. Я их берег, не допускал до тяжестей. И они меня, конечно, уважали. Родя да Родя — только и слышал. Э-э, да что вам рассказывать — не поймете, — махнул он рукой и притих, спрятав голову под шинель.

Вскоре он уснул. Когда проснулся, синий вечер шторил оконце. В избе было тихо. Кто-то сидел у раскрытой двери. Ему показалось, что это Вася Дробязко, которого он несколько раз видел — приходил во взвод вместе с командиром полка.

— Эй, денщик, зачем пожаловал? — позвал Рубахин. Ему не ответили. Он подошел, взял за плечи и отпрянул, словно прикоснулся к раскаленному металлу. — Товарищ лейтенант, это вы?

— Я, — ответила Сукуренко. — Ох, и спите же вы крепко, Родион Сидорович. Ребята ушли на занятия. Одевайтесь, и нам пора.

— Одна секунда, товарищ лейтенант, — заторопился Рубахин. Он взял автомат, перекинул через плечо гранатную сумку. — Готов, товарищ лейтенант, — и бочком прошмыгнул в дверь.

3

Три дня и три ночи подряд полки то кидались на каменистые кручи, то сползали вниз огромными серыми волнами, сползали быстро и с каким-то рокочущим, похожим на отливы океанских волн, шумом, то снова поднимались и с криками «ура» подрывали и захватывали дзоты, террасы и прочие укрепления, неизвестно когда построенные на этой дикой, густо усеянной сизоватыми валунами горе трудягами-саперами.

Шла последняя, генеральная атака. Кашеварову хотелось быть в центре событий, лично посмотреть на работу тех, кому суждено непосредственно штурмовать укрепления Сапун-горы, — на солдат, взводных и ротных командиров. Он находился в окопе и ждал сигнала атаки. В воздухе висел белый круг инверсии от пролетавшего самолета. След, казалось, дрожал, очень медленно, еле заметно сползал в сторону моря. В горах наступила такая тишина, такое безмолвие, что Кашеваров уловил писклявый говор какой-то пичужки, жужжание шмеля, глухие и тревожные вздохи оседавших камней. Потом, едва он успел прижаться к крутости окопа, впереди что-то надломилось, грохнуло и тяжело, с громовым надрывом зарычало, будто тысячи тяжелых молотов разом принялись стучать по скалам, железу и земле.