Жизнь со смертью визави

Воскресный вечер. Сигарета
почти дотлела. Под рукой
с метафизической тоской
вздыхает пёс.

Как скучно это —
закат, безбрежность, облака…
(При всём при том и в этом, мнится,
есть привкус жизни, — так, слегка…)

А пёс вздыхает и томится,
и длится, длится, длится, длится
междупланетная тоска…

Некто (возможно, Вальсингам) — Мэри

Верь мне, ласковая Мэри,
мы вернёмся в отчий дом,
не забыв свои потери,
но без грусти о былом.

Мы вернёмся, Мэри, верь мне, —
хмурым, бурым октябрём,
в жидком сумраке вечернем,
под просеянным дождём.

Нас поманит чем-то прошлым,
чем-то большим, чем слова
в сиром садике намокшем
непримятая трава.

Верь мне, ласковая Мэри,
мы вернёмся в отчий дом.
Нас облает пёс у двери,
а потом вильнёт хвостом.

Стёртым грошем пронесётся
солнце мёртвых в облаках.
С лёгким трепетом возьмётся
за кольцо твоя рука…

И тогда звонарь бессонный
в неразгаданной тиши
сердце мне расколет звоном
за помин твоей души!

Бессонница

Щегол стучит в окно,
щебечет, хорохорясь,
и солнце бьёт давно
в гардиновую прорезь.

Две-три строфы к утру
за гордый вызов небу?
То — крохи на пиру
у венценосца-Феба…

И в зеркале мертвец
с лицом сырым, как глина,
мнёт пальцем наконец
огарок стеарина.

Стучит в окно щегол,
проказливая птица,
щебечет, балабол,
и смерти не боится!

Буря

Как эта буря выдирала
стволы из дёрна и песка! —
как будто жатву собирала
в тот час всевышняя рука!

Как сразу речка встрепенулась
и в берег врезала валы!
И дождь хлестал, и речка вздулась, —
и уносила прочь стволы!

Как рвались спутанные корни
больших деревьев, мшистых пней,
вытаскивая комья чёрной
земли с обрывками червей!

И в тучах вились молний жала,
и солнца свет померк в пыли,
и в корчах билась и стонала
плоть исковерканной земли.

Притяженье земли

Примериваться, взвесить шансы,
топтаться, пятиться назад,
робеть, волынить, не решаться —
и вдруг ступить на мостик шаткий
над бездной, где орлы кружат,

пройти, ловя руками тучи,
и вновь к сухой земле припасть,
и грызть её, и выть в падучей,
кляня её немую власть!

Осень

Заныл октябрь, как зуб,
от патоки тумана.
Метался город-зубр,
петлёй дождя затянут.

И тучи пали ниц
на паутину веток,
стежками грустных птиц
заштопав напоследок

прорехи синевы…
И я цедил в молчанье
настой сырой травы
на мяте ожиданья.

«Я — огонь в полночный час…»

Я — огонь в полночный час,
я — венец, я — чёрный глаз.

Вероломен, златоуст,
всем наполнен, только — пуст.

Мой приход сгущает тьму,
голос — страшен самому.

Я — извечный твой магнит.
Я не тот, кто все они.

Конец лета