«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Сначала о возрасте. Действие московского романа — вторая половина 30-х годов (в тексте троллейбус, появившийся в столице лишь в 1933 году, упоминается как вполне привычная часть жизни; продукты приобретаются свободно, без карточек, отмененных в 1935-м). Прощание с Берлиозом происходит, когда Ивану было 23 года. Значит, он родился в канун мировой войны, в школу до революции пойти не успел. Школьный его возраст приходился на годы революции, Гражданской войны и разрухи. Все его образование — начально-советское (в смысле — образование начальных лет соввласти, когда советская система образования еще не сложилась, а классическая система была уже разрушена).

Что с историей Иванушка был знаком плохо, показывает то, что вполне расхожие речи Берлиоза про древних богов и их взаимное сходство Иван слушает как совершеннейшее откровение («поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью» (гл. 1)).

Он не читал Евангелия и впервые пробует это делать в психбольнице, чтобы сравнить рассказ Воланда: «Несмотря на то, что Иван был малограмотным человеком, он догадался, где нужно искать сведений о Пилате…»[353]

«Про композитора Берлиоза он не слыхал»[354]. О шизофрении ему предстоит получить первую информацию уже в психушке («Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!» (гл. 1)).

С «Фаустом» (будь то Гете, будь то Гуно) не знаком. «Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы „Фауст“ не слыхали? Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в Ялту…» (гл. 13).

«Илиаду», цитируемую Воландом, он также не узнает и не понимает[355].

И раз уж он был намерен Канта послать в Соловки, то ничего Иванушка не знал ни о времени жизни Канта, ни о его национальности, ни о его философии.

Иностранных языков не знает (знакомство мастера с языками вызывает у Ивана приступ зависти).

Если в эпилоге Ивану тридцать — значит, прошло всего семь лет. За семь лет пройти путь от невежественного[356] поэта-атеиста до профессора — это из области тех чудес, которые могли иметь место только в ненавистной Булгакову Советской России.

Столь стремительную карьеру в гуманитарных науках делали только товарищи, доказавшие свою исключительную преданность линии партии. Для историка такая стремительная карьера невозможна. Да, тогда громили целые исторические школы, но профессионализм профессоров все же сохранялся. А вот философии в стране в те годы не было. Была идеологическая обслуга партии. И в этой лакейской вполне могли быть такие чудесные карьеры. Я по светскому образованию философ, причем даже скажу: советский философ — поэтому, когда я вижу сочетание «институт философии и истории», я обращаю внимание на слово «философия», а не на слово «история». Я убежден, что Бездомный, к сожалению, стал моим официальным коллегой, то есть он философ, а не историк. «Красный профессор», «выдвиженец». И раз он философ столь успешный, карьерный — значит, философ-сталинец, то есть воинствующий атеист. Таким был, например, Марк Борисович Митин — проповедник идеи, согласно которой философия есть лишь форма политики, назначенный Сталиным в академики в 1939 году без защиты докторской диссертации. В предисловии к сборнику «Боевые вопросы материалистической диалектики» (1936 год) он писал, что при рассмотрении всех проблем философии он «руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина». Коллеги называли его «Мрак Борисович»[357]…

Да, Бездомный обрел свой дом. Точнее, советская власть ему дала квартиру. Наверно, было за что. Кто лучше обслуживал правящую элиту, тому давали и звание, и жилье. Так что, я боюсь, Иванушка стал отличником политучебы и ударником политпромывки мозгов, и поэтому видеть в нем персонажа положительного в глазах Булгакова — значит приписывать Булгакову нечто весьма антибулгаковское.

Предал, предал профессор Понырев ту свою ночь прозрения и покаяния. Отрекся от бумажной иконки с ликом Христа — даже зная правду о Воланде… Он предпочел предать свой же собственный опыт и поверить легкому, удобному официальному мифу: «Он знает, что в молодости он стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился» (эпилог).

Бездомный свою-то историю не понял и исказил — так что не стоит восхищаться его якобы «серьезными учеными трудами». Неужели не чувствуете вы издевательской булгаковской интонации — «Ивану Николаевичу все известно, он все знает и понимает» (эпилог)?

Это — «новый Иван» (вспомним главу «Раздвоение Ивана»). Его не печалят такие мелочи, как убийства людей. «Важное, в самом деле, происшествие — редактора журнала задавило!» (гл. 11).