«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Иван пробовал записать «роман о Пилате» еще в больнице (когда писал заявление в милицию), но не справился с этой работой. Ему был сделан укол, и этот укол примирил его с действительностью: «Иван опять прилег и сам подивился тому, как изменились его мысли. Как-то смягчился в памяти проклятый бесовский кот, не пугала более отрезанная голова, и, покинув мысль о ней, стал размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что Стравинский умница и знаменитость и что иметь с ним дело чрезвычайно приятно» (гл. 11).

Вот так же и профессора Понырева жена накачивает уколами «с жидкостью густого чайного цвета» (эпилог), и Понырева начинает все устраивать и в снах, и в жизни. Память о Пилате пробуждается в нем лишь раз в год. И вовсе не на его новой ученой работе, а в ночи полнолуния.

Место работы Понырева Булгаков указывает довольно точно и узнаваемо — «институт истории и философии» (эпилог). С 1936 года Институт истории АН СССР и Институт философии АН СССР работали в одном здании по адресу: Волхонка, 14. Как раз между домом Пашкова и взорванным храмом Христа Спасителя. Вот и Бездомный застрял где-то посредине между чернокнижием (именно с ним в романе ассоциируются подвалы дома Пашкова) и воинствующим атеизмом, взрывающим храмы. Религиозная жизнь Понырева сводится к воздыханиям «боги, боги», весьма странным как для русского интеллигента, воспитанного в традиции христианского и философского монотеизма, так и для речи атеиста…

Альфред Барков убедительно показывает, как совместные усилия советской психлечебницы, мастера, Маргариты и Воланда превращают Ивана в Иванушку. Вместо талантливого поэта (раз ему удался образ Христа — «ну прямо как живой» — значит, независимо от идеологии, все же литературный талант был) — лунатик…[358] Это аргументированное исследование стоит сопоставить с фантазиями тех, кто поучает наших детей.

Правда, к числу таких странных поучающих интерпретаторов, к сожалению, приходится отнести и ведущего современного булгаковеда — М. О. Чудакову.

На мое замечание, что человек не может за семь лет пройти путь от неуча до профессора истории, Мариэтта Омаровна заметила, что мой путь от студента кафедры атеизма до студента семинарии был еще короче.

Это верно. Когда речь идет о перемене взглядов человека и о покаянии, то перемена может занять и не семь лет, и не год, а одну секунду[359]. Но когда речь идет о научном профессиональном росте, то тут таких чудес не бывает (даже в житиях святых можно узнать только о чудесном обучении грамоте отрока Варфоломея, но и тут мы не найдем чудесных рождений специалистов-историков).

В той нашей дискуссии (на телеканале «Россия» 23 января 2006 года) М. О. Чудакову[360] поддержал В. В. Бортко. По его мнению, в финале мы видим двух преображенных людей, которые оторвались от суеты, познали истину и неотрывно смотрят на лунную дорожку…

Не могу согласиться и с этим хотя бы по той причине, что один из этих двух «преображенных» — Николай Иванович, бывший (?) боров. Он если что и познал — то не истину, а домработницу Наташу. По ней и вздыхает. Напомню булгаковский текст.

«Он увидит сидящего на скамеечке пожилого и солидного человека с бородкой, в пенсне и с чуть-чуть поросячьими чертами лица. Иван Николаевич всегда застает этого обитателя особняка в одной и той же мечтательной позе, со взором, обращенным к луне. Ивану Николаевичу известно, что, полюбовавшись луной, сидящий непременно переведет глаза на окна фонаря и упрется в них, как бы ожидая, что сейчас они распахнутся и появится на подоконнике что-то необыкновенное. …Сидящий начнет беспокойно вертеть головой, блуждающими глазами ловить что-то в воздухе, непременно восторженно улыбаться, а затем он вдруг всплеснет руками в какой-то сладостной тоске, а затем уж и просто и довольно громко будет бормотать:

— Венера! Венера!.. Эх я, дурак!..

— Боги, боги! — начнет шептать Иван Николаевич, прячась за решеткой и не сводя разгорающихся глаз с таинственного неизвестного, — вот еще одна жертва луны… Да, это еще одна жертва, вроде меня.

А сидящий будет продолжать свои речи:

— Эх я, дурак! Зачем, зачем я не улетел с нею? Чего я испугался, старый осел! Бумажку выправил! Эх, терпи теперь, старый кретин!

Так будет продолжаться до тех пор, пока не стукнет в темной части особняка окно, не появится в нем что-то беловатое и не раздастся неприятный женский голос:

— Николай Иванович, где вы? Что это за фантазии? Малярию хотите подцепить? Идите чай пить!

Тут, конечно, сидящий очнется и ответит голосом лживым:

— Воздухом, воздухом хотел подышать, душенька моя! Воздух уж очень хорош!

И тут он поднимется со скамейки, украдкой погрозит кулаком закрывающемуся внизу окну и поплетется в дом.

— Лжет он, лжет! О, боги, как он лжет! — бормочет, уходя от решетки, Иван Николаевич, — вовсе не воздух влечет его в сад, он что-то видит в это весеннее полнолуние на луне и в саду, в высоте. Ах, дорого бы я дал, чтобы проникнуть в его тайну, чтобы знать, какую такую Венеру он утратил и теперь бесплодно шарит руками в воздухе, ловит ее?» (эпилог).