«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

«— Бог истинный, бог всемогущий, — заговорил Никанор Иванович, — все видит, а мне туда и дорога. Господь меня наказует за скверну мою, — с чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то крестясь, — брал!» (гл. 15).

Его покаяние осталось уникальным в романе по своей глубине и необратимости.

Вот как это было в черновиках.

«Шатаясь, с мертвыми глазами, налитыми темной кровью, Никанор Иванович Босой, член кружка „Безбожник“, положил на себя крестное знамение и прохрипел: — Никогда валюты в руках не держал, товарищи, Богом клянусь!.. — С того момента, как Никанора Ивановича Босого взяли под руки и вывели за ворота, он не сомневался в том, что его ведут в тюрьму. И странное, никогда еще в жизни не испытанное им чувство охватило его. Никанор Иванович глянул на раскаленное солнце над Садовой улицей и вдруг сообразил, что прежняя его жизнь кончена, а начинается новая. Какова она будет, Никанор Иванович не знал, да и не очень опасался, что ему угрожает что-нибудь страшное. Но Никанор Иванович неожиданно понял, что человек после тюрьмы не то что становится новым человеком, но даже как бы обязан им стать. Как будто внезапно макнули Никанора Ивановича в котел, вынули и стал новый Никанор Иванович на прежнего совершенно не похожий»[366].

В более ранних черновиках (1928–1931 годов) этот же персонаж говорит тем, кто его арестовывает:

«Я пострадать хочу… Христом-Богом клянусь.

— Что это вы, партийный, а все время Бога упоминаете? Веруете?

— А в Бога Господа верую. Верую с сего 10 июня и во диавола… Полон я скверны был, людей и Бога обманывал, но с ложью не дорогами ходишь. А потом и споткнешься. В тюрьму сяду с фактическим наслаждением»[367].

В 1933 году Булгаков (после ареста некоторых вхожих в его дом людей) удалил из романа следующие слова, свидетельствовавшие о том, что Босой перестал быть комическим персонажем: «Вовсе не потому, что москвич Босой знал эти места, был наслышан о них, нет, просто иным каким-то способом, кожей, что ли, Босой понял, что его ведут для того, чтобы совершить с ним самое ужасное, что могут совершить с человеком, — лишить свободы»[368].

Кстати, эта фраза о «кожном знании» объясняет фамилию персонажа — Босой…

Оголенная кожа, связанная, правда, уже не со знанием, а с верой, равно как и готовность страданием искупить свое неверие, были в булгаковских черновиках упомянуты и в связи с реакцией Ивана Бездомного на нечисть. В окончательном варианте романа сказано: «Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, прежде чем выбежать на черный ход, он присвоил одну из этих свечей, а также и бумажную иконку. Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру» (гл. 4). «Он был бос, к груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся изображением неизвестного святого. В руке Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу» (гл. 5).

В редакции романа 1928 года об этой иконке сказано больше. Она приколота к голому тела Ивана, причем Иван поясняет, что это его добровольное мученичество: надо «кровушку пустить», чтобы искупить свое кощунство — «Я Господа нашего Христа истоптал сапожищами»[369].

Затем эту слишком яркую черту Булгаков будет смягчать. В варианте 1937 года икона названа по имени — это икона Христа[370]. Причем Иван поясняет: «Без нее его [Воланда] не поймаешь»[371]. Икона по-прежнему приколота к груди Ивана, но мотив этой боли уже вполне посюсторонний: чтобы свободной рукой легче было задерживать преступников[372].

Однако и в этом варианте Иван, войдя в писательский ресторан, переходит на церковную лексику: «Здорово, братья»[373] (совсем скоро об этом слове вспомнит и Сталин — в катастрофическом июле 1941 года он поразит советскую страну своим непартийным обращением: «Братья и сестры!»).

Кстати, Иван именно в минуту своего религиозного обращения ведет себя отнюдь не как Иешуа (значит, и обращен он был не в «евангелие Воланда»). «Товарищ Понырев! Помилуйте! — ответило лицо. — Нет! Уж кого-кого, а тебя-то я не помилую, — с тихой ненавистью сказал Иван и, неожиданно размахнувшись, ударил по уху это лицо»[374]. Лицо, кстати, было «ласковое, мясистое, бритое и упитанное, в роговых очках», которых оно лишилось «исключительно за свою страсть к произнесению умиротворящих речей». Это лицо предлагает: «возьмите покой» — а получает «лицо по морде»[375].