Мешок в три пуда

Высказавъ это, Савося постоялъ съ безпокойнымъ лицомъ около лавки, потомъ, когда Васька и Ванюшка живо стали одваться и искать кошели, къ обращенію съ которыми они издавна привыкли, онъ притихъ, успокоился, снова слъ, скинулъ полушубокъ и принялся разсматривать его, намреваясь снова приняться за его починку. Возбудивъ своихъ сыновей идти промышлять, онъ и самъ на мгновеніе воодушевился, но, вспомнивъ, что собственно промышлять ему негд, онъ сразу опустился. Эта мысль, очевидно, стукнула прямо его по голов, и онъ слъ. Обычное спокойствіе его возвратилось, опять все вниманіе его обратилось на разорванныя мста полушубка и опять онъ оглядывалъ равнодушно свою семью: Татьяну, Ваську, Ванюшку, Шашку. Послдняя, потерпвъ пораженіе около помойнаго ведра, подошла къ отцу и ласково терлась щекой о его колни. Она была худая, полуголая двочка. Нужда отразилась на всемъ ея худенькомъ и грязномъ тльц, рисовалась во впалыхъ и грустныхъ глазахъ, которые были постоянно широко раскрыты, какъ бы изумлялись, почему ей не всегда давали сть, отпечатывалась на поблднвшихъ щекахъ и на живот, который былъ постоянно надутъ, какъ пузырь. Она иногда ложилась на животъ и, болтая ногами, уставляла взглядъ широко раскрытыхъ глазъ на отца или на мать, и не сводила его до тхъ поръ, пока ее не отвлекалъ другой предметъ. Мать сердито отворачивалась отъ этого взгляда удивленія; отецъ всегда приходилъ въ нкоторое смущеніе. Теперь онъ погладилъ свою Шашку по голов и опустилъ глаза на полушубокъ. Онъ не сказалъ ей ни одного ласковаго слова: молчалъ. Молчала и Татьяна. Только Васька и Ванюшка ужасно возились; надвая штанишки, полушубки и отыскивая шапки, они подняли содомъ, смялись и не скрывали своей радости, отправляясь «въ кусочки». Во-первыхъ, они захотли сть; во-вторыхъ, имъ уже мысленно представлялось, по дорог въ другія деревни, множество предпріятій около ручьевъ, лужъ и бушевавшей отъ весенняго разлива рки. Нужды нтъ, что они отправлялись собирать «пособіе» кусочками, но дтская натура взяли свое, и они уже заране разыгрались. Васька надлъ на голову Ванюшки кошель и сквозь него потянулъ брата за носъ, а Ванюшка оралъ, вертлся на одной ног и изъ глубины нищенскаго кошеля нсколько разъ прокричалъ скворцомъ. — Что вы, дьяволята, разбушевались? Васька… ахъ, ты, песъ паршивый! — закричала Татьяна, посл чего Васька получилъ громкій подзатыльникъ. — Постыдились бы хохотать-то, не на работу идете… Христарадники! — добавила Татьяна.

И въ то же мгновеніе Ванюшка на свою долю получилъ нчто, но онъ ловко увернулся, вслдствіе чего полнаго подзатыльника счастливо избгнулъ.

При слов «христарадники» Савося поднялъ съ полушубка глаза и посмотрлъ на Татьяну.

— Мы не христарадники, потому кажную весну идетъ на людей мужа… обыкновенно ничего не промыслишь, — возразилъ онъ убжденно.

Онъ былъ правъ. Въ мстности, гд онъ жилъ, каждую весну мужики колотились. Приходила весна и приносила съ собой нужду, которая свирпствовала безпощадно и неумолимо; прилетали ласточки, и появлялись ребятишки съ кошелями, гулявшіе по всмъ деревнямъ за кусочками. Хлбъ къ этому времени у всхъ выходитъ, а травы еще не поспли. Взрослые рдко ходили «въ кусочки», только нкоторыя старухи не смущались и христарадничали. За то ребята поголовно кормились кусочками, подобно жаворонкамъ, клевавшимъ скудный кормъ наступающей весны. Это было правило, съ давнихъ поръ оставшееся безъ исключеній. Половина населенія пропитывалась на общій счетъ, взаимно помогая себ, вынося нужду подъ круговою порукой. Когда наставала оттепель и съ горъ катились ручья, дти шатались изъ деревни въ деревню и питались. Имъ никто не отказывалъ; та баба, у которой были испечены «послдніе хлбы», не считала себя уже въ прав гнать маленькихъ, хроническихъ нищихъ; отказывала только та, у которой и «послдняго хлба» не было. Съ давнихъ временъ это вошло въ обычай, переставшій быть предметомъ стыда, потому что и стыдиться было некому. Стыдъ былъ общій, слдовательно, его не существовало.

Если Татьяна и попрекнула мужа, то потому, что была зла на этоть разъ, несчастна, потерянна…

Татьяна выпроводила за дверь Ваську и Ванюшку и опять принялась за домашнюю суету, не ведущую ни къ какимъ послдствіямъ, т. е. перемывала ненужные нынче горшки, колола зачмъ-то лучину, заглядывала въ пустую печь, вымывала оказавшіяся безъ дла ложки и проч. Деревенская баба, лишенная возможности «стряпать», чувствуетъ себя глубоко несчастною, не потому только, что предвидитъ въ будущемъ голодный день, но потому, что вдругъ лишается обычнаго занятія, длается сама на цлые дни непригодною, оскорбляется въ своей завтной гордости хозяйки и кормилицы и чувствуетъ себя несчастною. Татьяна не составляла исключенія. Каждое утро она обыкновенно возилась съ помоями, палила себ волосы передъ печкой, жгла руки о горячіе хлбы, пачкалась сажей о трубу, а нынче было отнято отъ вся все это, и если она продолжала толкаться возл печки, то это только обнаруживало ея желаніе скрыть душившее ее раздраженіе.