Повесть о любви и тьме

Тетя Лилия переключилась на мои новые, взрослые обязанности: мне следует присматривать за отцом, я свет во тьме его жизни, надо доставить ему хоть немного радости – скажем, отличной учебой. Затем она завела речь о моих чувствах, ее интересовало, что я почувствовал, когда узнал о несчастье. И чувствую сейчас? И, чтобы помочь мне, тетя Лилия предложила целый перечень чувств на выбор. Печаль? Тревогу? Тоску? А может, злость? Потрясение? Или чувство вины? Ты наверняка уже слышал или читал, что в подобных случаях у человека возникает чувство вины. Нет? А как насчет неверия? Боли? Или отказа принять новость?

Я вежливо извинился и встал, чтобы выйти. На мгновение я весь похолодел при мысли, что тетя Лилия, заперев дверь, могла спрятать ключ в карман и теперь я не смогу уйти, пока не отвечу на все ее вопросы. Но ключ торчал в двери. Я услышал, как она озабоченно говорит мне в спину:

– Возможно, и в самом деле рановато для такой беседы. Только помни, что как только ты почувствуешь себя готовым, то я к твоим услугам. Приходи ко мне, и мы поговорим. Я верю, что Фаня, твоя несчастная мама, очень бы хотела, чтобы между нами сохранялась глубокая связь.

Я убежал.

* * *

В гостиной сидели несколько лидеров движения Херут, известные в Иерусалиме люди. Они с женами собрались сначала в кафе, а уж оттуда, все вместе, словно маленькая делегация, пришли выразить нам соболезнования. Они заранее решили отвлечь отца разговорами о политике. В те дни Кнессет собирался обсуждать соглашение о репарациях, которое подписал Бен-Гурион с канцлером Западной Германии Конрадом Аденауэром. Движение Херут считало это соглашение позорным и презренным, оскорблением памяти жертв нацизма, несмываемым пятном на совести молодого Еврейского государства. Некоторые из тех, кто пришел выразить свое соболезнование, твердо считали, что их долг – любой ценой, даже ценой крови, не допустить воплощения этого соглашения в жизнь.

Папа почти не принимал участия в беседе, разве что пару раз кивнул в знак согласия, но я загорелся и даже осмелился произнести несколько фраз перед лицом великих иерусалимских мужей. Мне это помогло стряхнуть то гнетущее ощущение, что осталось после разговора в ванной, слова тети Лилии были для меня сродни скрежету мела по доске. Еще несколько лет я невольно морщился, стоило вспомнить эту беседу в ванной. Да и по сей день воспоминание об этом вызывает во мне ощущение, будто надкусил я гнилой фрукт.

Затем политические лидеры переместились в соседнюю комнату, чтобы своей яростью по поводу соглашения о репарациях утешить и дедушку Александра. Я последовал за ними, мне хотелось и далее участвовать в дискуссии о перевороте, который призван нейтрализовать позорное соглашение с нашими убийцами, а заодно и свергнуть “красную власть” Бен-Гуриона. А еще я последовал за ними потому, что из ванной комнаты вышла тетя Лилия и предложила папе принять успокаивающие таблетки, которые она принесла с собой. Но папа, как-то странно скривив рот, отказался. И даже не поблагодарил ее.

* * *

Пришли Сташек и Мала Рудницкие, супруги Торены, Лемберги, Розендорфы, семейство Бар-Ицхар, Гецль и Изабелла Нахлиэли из “Отечества ребенка”, пришли многие знакомые и соседи из нашего квартала. Пришел и дядя Дудек, офицер полиции, со своей милой женой. Доктор Феферман привел с собой сотрудников из отдела периодики, пришли библиотекари из других отделов. Среди посетителей в те дни были и ученые, и писатели, и издатели, и книготорговцы, был и господин Иехошуа Чечик, тель-авивский издатель папы. Прибыл даже дядя Иосеф, профессор Клаузнер. Однажды вечером вошел он, необычайно взволнованный и весьма перепуганный, уронил на папино плечо стариковские неслышные слезы, бормоча по-арамейски: “Как жаль, какая потеря, незабываемая, невосполнимая”. Нанесли визиты знакомые по иерусалимским кафе, писатели Иехуда Яари, Шрага Кадари, Дов Кимхи, Ицхак Шенхар, профессор новой ивритской литературы Шимон Галкин с супругой, а также профессор Бенет, специалист по истории ислама, и профессор Ицхак Фриц Беэр, крупнейший знаток истории испанских евреев. Навестили нас два учителя из моей школы “Тахкемони”, некоторые из моих одноклассников, семейство Крохмаль, Тося и Густав, владельцы “больницы для кукол”.