Повесть о любви и тьме

В те годы Нили встречалась с парнями, теми, что соль земли. А я ни на что не претендовал: если принцесса, окруженная роем поклонников, следует мимо лачуги бедняка, то самое большее, на что он может рассчитывать, – взглянуть на нее и ослепнуть от ее сияния. Потому таким потрясением стало для Хулды и всех окрестностей, когда в один прекрасный день солнечный свет вдруг осветил темную сторону луны. В тот день коровы снесли яйца, из вымени овец струилось вино, а эвкалипты истекали молоком и медом. Под навесом овчарни толпились полярные медведи, а в окрестностях прачечной был замечен японский император, декламировавший отрывки из писем еврейского публициста Гордона, в горах забили ключи фруктового сока. Семьдесят семь часов без перерыва не заходило солнце над кронами кипарисов.

А я направился в пустую мужскую душевую, запер дверь, встал перед зеркалом и спросил во весь голос:

– Как могло такое случиться? За что это мне такое счастье?

62

Тридцать девять лет было моей маме, когда она умерла. Я сейчас гожусь ей в отцы.

После похорон мы с папой несколько дней никуда не выходили. Он не ходил на работу, а я – в школу “Тахкемони”. Дверь нашей квартиры была открыта целый день. С раннего утра не прекращались визиты соседей, знакомых, родственников. Добрые соседки взяли на себя заботу о напитках для посетителей, о кофе, чае, печенье. Время от времени сердобольные соседки приглашали меня к себе, чтобы я поел горячего. Я вежливо проглатывал ложку супа, сжевывал половину котлеты и мчался к отцу. Не хотел оставлять его одного. Хотя он не был один: с утра и до позднего вечера в доме толпились люди, пришедшие выразить соболезнования. Соседки принесли стулья, расставили вдоль стен. На диване родителей громоздились чужие пальто.

Дедушка и бабушка большую часть дня провели по просьбе отца в моей комнате: их присутствие было ему в тягость. Дедушка Александр то и дело принимался рыдать – безудержные русские рыдания с громкими всхлипами; бабушка Шломит сновала между кухней и гостями, едва ли не силой вырывала у гостей чашки и блюдечки с печеньем, мыла каждую чашку хозяйственным мылом, хорошенько споласкивала, тщательно вытирала, ставила в шкаф, после чего возвращалась к гостям. Любая чайная ложечка, которая не была тотчас вымыта, в глазах бабушки Шломит являлась подлым агентом тех сил, что вызвали несчастье.

Дедушка Александр, очень любивший свою невестку, всегда переживавший по поводу ее печали, ходил взад-вперед по комнате, непрестанно покачивая головой и время от времени громко стеная:

– Как же это?! Как это?! Красивая! Молодая! Такая талантливая! Как же это! Объясните мне, как же это?!

И утыкался лицом в угол, рыдая в голос, плечи его сотрясались.

Бабушка выговаривала ему:

– Зися, пожалуйста, прекрати. Ну довольно. Лёня и ребенок не могут вынести твоего поведения. Прекрати! Совладай с собой! Ну же! Возьми пример с Лёни и ребенка, посмотри, как они себя ведут. Ну в самом деле!..

Дедушка подчинялся, садился, обхватив голову руками. Но спустя четверть часа из груди его вновь вырывались отчаянные рыдания:

– Такая молодая! И красивая! Красивая как ангел! Молодая! Талантливая! Как это?! Объясните мне, как же это?!

* * *

Пришли мамины подруги – Лилия Бар-Самха, Рухеле Энгель, Эстерка Вайнер, Фаня Вайсман и еще две-три женщины, друзья маминой юности, времен гимназии “Тарбут”. Они пили чай и вспоминали гимназические дни. Вспоминали, какой была мама в юности, о директоре Иссахаре Райсе, в которого все девочки были влюблены, о его незадавшейся семейной жизни, о других учителях. В какой-то момент тетя Лиленька спохватилась и мягко спросила папу, не причиняют ли ему все эти разговоры боль.

Но папа, измученный, небритый, просидевший весь день в мамином кресле, лишь безразлично кивнул: “Продолжайте”.

Тетя Лилия, доктор Леа Бар-Самха, настаивала на том, чтобы нам с ней побеседовать с глазу на глаз, хотя я пытался вежливо уклониться. Поскольку во второй комнате находились дедушка и бабушка и кое-кто из папиных родственников, кухню оккупировали добросердечные соседки, да и бабушка Шломит то и дело врывалась туда, чтобы продезинфицировать очередную чайную ложечку, тетя Лилия взяла меня за руку, отвела в ванную и заперла за нами дверь. Странным и даже отталкивающим показалось мне уединение с этой женщиной в запертой ванной. У меня тут же разыгрались неприличные фантазии. Тетя Лилия присела на крышку унитаза, а меня усадила напротив себя на край ванны. Секунду она вглядывалась в меня, молча, с состраданием, слезы ползли по ее лицу. Потом она заговорила, но не о маме и не о гимназии в Ровно, а о великой силе искусства, о связи между искусством и внутренней жизнью человека. Я так и сжался от ее слов.