Тринадцать осколков

— Верно, Васек, верно, — согласился Мальцев и присел на лафет разбитого немецкого орудия. — Утихомирилось, вражище, — хлопнул он ладонью по исковерканному щиту. — Металлолом! Кончится война — перекуем на трактор, на мою Рязанщину отправим землю пахать.

Дробязко не терпелось спросить, как поживает во взводе Амин-заде. Он считал его основным виновником случившейся неприятности, хотя в душе поругивал и Сукуренко: «Новичка на такое дело брать! Мальцев тоже хорош, не мог подсказать, и подполковник согласился…» И самого себя он ругал. Но больше всего в душе разносил капитана Рубенова: «Принюхивался, ходил тут… Всем известно: дети за отца не в ответе. Вон когда Это было! Конечно, отец был враг, и правильно сделали, что поддали под зад коленом. Но она-то тут при чем! Пленный сбежал… Привели же одного, вязанками их не таскают».

В тон его мыслям отозвался Мальцев:

— Я этого Аминя стругал-стругал. Говорю, как же это ты сообразил? Разводит руками, плачет: «Пусть меня в штрафную посылают, командира не трогай, он не виноват». Не трогай… Вызвали… Шел бы ты, Вася, к нам во взвод. Аминь, он, этот заде, ничего парень, вроде бы нашенский. Но мы с тобой здорово сработались бы.

— Я говорил подполковнику, обещает отпустить…

Мальцев вновь начал «стругать» Амин-заде.

Дробязко остановил его:

— Хватит ругать — растерялся парень.

— Эх ты, служба, — махнул рукой Петя, — всех бы ты жалел. Сам же говоришь: Аминь, Аминь… Надо бежать во взвод. — Он вскочил, потер рыжеватый хохолок, бросил в сторону немецкой обороны: — Эх, и устроим же мы им спектакль на берегу Черного моря!

…Телефонные зуммеры утихли, в командирской землянке на какое-то время наступило затишье. Кравцов кликнул Дробязко:

— Василий Иванович, заходи. Чем мы с тобой можем подкрепиться?

Дробязко, устанавливая походный раскладной столик (он сам его сконструировал и сам сделал, чтобы командир мог по-человечески поесть), рассказал о спектакле Пети Мальцева, который научил фашистов без конвоя находить места сбора для пленных. Кравцов смеялся и спрашивал:

— Говоришь, ершистый, Петя Мальцев? Это хорошо. Мой земляк. — Подполковник ел с аппетитом, и Дробязко радовался в душе, что пища пришлась командиру по вкусу. Ординарцу нравилось в Кравцове все: и то, что командиру полка двадцать семь лет, и что он не женат и, несмотря на это, очень серьезен с девушками из медсанбата, и что крепок телом, и, самое главное — терпелив и обходителен с людьми, редко употребляет крепкое словцо, а уж на фронте без этого крепкого словца не обойтись — иной раз такое сотворится, что сам архиерей может взбелениться, и тут уж не да благозвучных слов…

«Интересно, знает ли он что о Марине, — пришла вдруг в голову Дробязко мысль. — Конечно не знает. Если бы знал, о-го-го! Давно бы нашел ей другое место в полку, взвод не доверили бы».

Кравцов убрал со стола, сложил столик, предложил Дробязко папиросу.

— Сегодня ночью наш полк выведут во второй эшелон. Будем готовиться к штурму Сапун-горы.

Штаб располагался в трех километрах от наблюдательного пункта в небольшом хуторке — его домики, покрытые красной черепицей, хорошо виднелись с сопки. Кравцов, загасив папиросу, обратился к Дробязко:

— Пешочком пойдем или машину вызовем?

На дороге один за другим вспыхнули два темно-красных букета. Будоража дрожащую дымку, гул разрывов прокатился по всей долине.

Дробязко сказал:

— Пешком, товарищ подполковник.

Кравцов собрался было возразить, ему не хотелось терять времени, машина стояла под сопкой в капонире, но Дробязко с обидой бросил:

— Ординарец тоже с головой, пешком пойдем.

— Слушаюсь, — улыбнулся Кравцов.

Они шли молча. Когда пересекли низину и до хуторка осталось не больше ста метров, Дробязко таинственно произнес:

— Все ли вы, товарищ подполковник, знаете о лейтенанте Сукуренко, а? — В душе Василий не раз порывался рассказать командиру полка о том, что он вместе учился с Мариной и кто ее отец, но при одной мысли, что это может повредить Сукуренко, сдерживал себя, сдерживался и мучился тем, что такое утаивает от командира.

Кравцов даже вздрогнул. Он остановился: черные цыганские глаза ординарца были спокойны, и по ним нельзя было определить, что имеет в виду Дробязко.

— А что такое? — Кравцов торопливо достал папиросы, щелкнул зажигалкой.

— Капитан Рубенов всякое может наплесть на лейтенанта. Она — человек гвардейского духа, жаль, что осечка произошла с «языком»-то. Такое может быть с любым, сами знаете, какое трудное счастье у разведчика…

— Не волнуйся, Сукуренко в обиду не дадим, — сказал Кравцов и швырнул в воронку окурок.

2

— Ну, показывайте, показывайте, Петр Кузьмич, — сказал Акимов и жадным взором охватил местность. — Вижу, понимаю: это в миниатюре Сапун-гора… Ну что ж, докладывайте, докладывайте…