Джо Варвар и Чвокая Шмарь

– Ну да! Мать Энгельберта раздобыла ее, едва он на свет появился, – у одного волшебника с Зачарованного Озера, Роджера Морщинистого…

– Ну, конечно, случилось это задолго до того, как все волшебники исчезли, – пояснил второй людоед. – В наши-то дни ничего подобного раздобыть невозможно. А пеленка Энгельберта вообще одна такая была… Незаменимая! Вот почему он так сильно расстроился, когда она пропала. Она ведь его каждую ночь убаюкивала.

– Да уж! Энгельберт ее по-настоящему любил, – подтвердил второй людоед. – Говорил, что его пеленочка пахнет теплыми материнскими объятиями, и повсюду с собой носил…

Энгельберт, явно прислушивавшийся к их разговору, вдруг выдвинулся вперед и горестно воскликнул:

– Пока кто-то ее не украл! На прошлой неделе. Я просыпаюсь, а ее нет! Украли! – Глаза его затуманились слезами. – Украли, подлые воры! Украли мою любимую, чудесную, поющую пеленочку…

– Возьми себя в руки, парнище, – принялись утешать его другие людоеды, – успокойся!

– За что они так обидели Энгельберта? – продолжал Энгельберт дрожащим голосом; лицо его покрылось красными пятнами. – А эти паршивые овцы никуда не годятся! Они, может, и мягкие, но издают такие ужасные звуки, стоит их хоть чуточку скрутить…

Генри возбужденно залаял и лизнул Энгельберта прямо в нос, похожий на огромную картофелину. По физиономии людоеда расплылась блаженная улыбка.

– Генри гораздо лучше паршивых овец, – нежно глядя на песика, сказал Энгельберт. – И голос у него такой приятный, мелодичный!

– А как та игрушка, та пеленочка пела? – спросил Джо. – «Ла-ла-ла», да? – Он постарался спеть похоже.

– Да! – дружно заволновались людоеды. – А ты откуда знаешь?

– Мне кажется, я ее видел, – сказал Джо, вспомнив встречу с О’Грабили на дороге, ведущей от Эльфийского Леса.

– Ну, теперь это уже почти не имеет значения, – сказал Энгельберт. – Ведь теперь у меня вместо старой пеленочки есть Генри! – И людоед любовно прижал к щеке зажатого в руке песика.

Генри от удовольствия завилял хвостом и залаял тем же странным «тирольским» лаем. В ответ на его пение Энгельберт добродушно посмеивался и приговаривал, почесывая псу брюшко:

– Вы только послушайте! Он же просто бесподобен!

Джо печально кивнул.

– Я тоже так думаю, – сказал он. – Только дело в том, Энгельберт, что принадлежит-то он мне. И мне тоже будет его ужасно не хватать, если ты его себе оставишь. Ведь я вырастил его из крошечного щенка.

Энгельберт встрепенулся и даже рот от волнения открыл.

– Неужели ты… хочешь его у меня забрать? – спросил он, и голос его опять задрожал. – Неужели ты хочешь оставить Энгельберта без любимой игрушки? Нет, я этого не вынесу!

– Ты же знаешь, что началось, когда у него стащили поющую пеленку! – напомнили Джо остальные людоеды.

– Знаю, – сказал им Джо и опять обратился к Энгельберту: – Слушай, а если я сумею вернуть тебе твою любимую пеленку, ты вернешь мне Генри?

Людоед недовольно надул губы.

– Ну, я не знаю… – неуверенно пробубнил он.

– Энгельберт, я имею в виду ту самую пеленку, твою любимую, – ласково продолжал убеждать его Джо, – самую лучшую в мире, которая с раннего детства убаюкивала тебя своим пением и пахла теплыми мамиными объятиями… – Он улыбнулся. – В общем, ту самую, которая дорога тебе так же, как мне – Генри!

Энгельберт долго смотрел то на Джо, то на Генри, то снова на Джо…

– Ладно, – сказал он наконец. – Договорились!

* * *

На следующий день в начале шестого, вскоре после чая, в дверь замка громко постучали, и Рогатый Барон побежал открывать. На пороге стоял О’Грабили.

– Наконец-то! – недовольно воскликнул Рогатый Барон. – Ждешь тебя тут целую вечность!

– Поющие шторы нельзя делать впопыхах, – важно пояснил О’Грабили. Встретившись с эльфом-гонцом примерно на середине пути между Гоблинтауном и замком, он уже знал, как отчаянно жаждет Рогатый Барон заполучить поющие шторы. – И кроме того, – прибавил он неприятным тоном, – я хотел бы знать: к чему все эти угрозы насчет донжонов, волшебников и розовых смердунов?

– Не обращай внимания, это относилось вовсе не к тебе, – буркнул Барон. – Ты принес шторы, и это главное! – Он вдруг нахмурился. – Но где же они?

О’Грабили развязал заплечный мешок, и оттуда донесся звук двух приглушенных голосов, поющих, что называется, ни в лад ни впопад. Он извлек обе шторы из мешка и продемонстрировал их Рогатому Барону, движением опытного купца набросив их на сгиб руки.

– Выглядят они, надо сказать, довольно потрепанными, – заметил Рогатый Барон, морща нос, – и пованивают изрядно… Пожалуй, за это следовало бы несколько снизить цену…

– Ты, должно быть, шутишь, господин мой? – воскликнул разъяренный О’Грабили. – Таких поющих штор нет больше нигде в мире! Ты просто представить себе не можешь, сколько я исходил, прежде чем отыскал их!

Монотонное пение становилось все громче. Оно эхом отдавалось от сводчатых потолков, возносясь к верхним этажам замка.

– Уолтер, что это? – раздался пронзительный, но все же исполненный надежды голос. – Мне кажется, я слышу ПЕНИЕ? Неужели наконец-то прибыли мои шторы?