Любовь и так далее

Если такое вдруг случится вновь, я не стану размахивать рыночной бижутерией, а предъявлю золотое кольцо, которое ношу, не снимая, десять с лишним лет. И конечно, при этом, как бывало, зазвучит набат, только теперь он будет больше похож на сирену «скорой». Но разве не хочется нам всем хотя бы раз еще услышать эти простые слова: вот я, вот ты. И чтобы от нас ждали ответа: «Да, я тоже так думаю». И чтобы в голове закружились полузнакомые мысли, которые сразу и не озвучишь: о времени, о судьбе, о близости, а под ними будет нарастать уверенная мелодия, которая в танце унесет тебя прочь.

Но пока что здесь тишина, нарушаемая то мягким мазком кисти, то скрипом табурета. То тихим звяканьем кольца Элли о кружку.

СТЮАРТ: Я всегда жду, что Оливер будет лежать лицом к стене, но фишка Оливера в том, что он, даже болея, помнит избитое клише и поступает наоборот. Поэтому лежал он спиной к стене. В верхней комнатушке, где окно завешено одеялом, – как видно, шторами они пока не обзавелись. На тумбочке прикроватная лампа с абажуром, украшенным портретом Дональда Дака.

– Привет, Оливер, – здороваюсь я, с трудом выдавливая даже эти слова.

Ну, то есть при общении с реально больным человеком я понимаю, как себя вести. Да, я слышал, что депрессия – это болезнь и все такое прочее. По крайней мере, в теории. Так что правильнее, наверно, будет сказать: в случае такой болезни, как у него, мне трудно сориентироваться. От этого во мне закипает раздражение и легкая недоброжелательность.

– Привет, «дружище», – ответил он с некоторым сарказмом, который меня не задел. – Подыскал для меня невыезженную двухлетку?

Предполагалось, что это смешно? На такой вопрос не существует осмысленного ответа. «Да»? «Нет»? «Я над этим работаю»? Поэтому я промолчал. Ни винограда, ни коробки шоколадных конфет, ни прочитанных интересных журналов я ему не принес. Немного рассказал о работе. Как мы отгоняли в кузовной ремонт его фургон, чтобы там вытянули вмятину. Ответом было полное безразличие.

– Напрасно я не женился на миссис Дайер, – сказал он.

– Кто такая миссис Дайер?

– Изменчиво сердце, и помыслы смутны. – Или как-то так, неразборчивое бормотание.

Я не вслушиваюсь, когда Оливера заносит. Подозреваю, что вы тоже.

– Кто такая миссис Дайер? – повторил я.

– Изменчиво сердце, и помыслы смутны. – Вопрос и ответ чередовались еще некоторое время. – Она живет в доме номер пятьдесят пять. Когда-то ты ей сказал, что у меня СПИД.

Тот случай я давно выбросил из головы, но сейчас припомнил.

– Та старушонка? Я думал…

У меня чуть не вырвалось: «Я думал, она давно умерла». Но дело, видите ли, в том, что в присутствии больного не полагается говорить о смерти. Но дело, видите ли, в том, что я не считаю Оливера больным. Вне сомнения, это неправильно, но так уж повелось.

Беседа текла ни шатко ни валко, единения умов не произошло. Я решил, что это уже тяготит обоих, но тут Оливер перевернулся на спину, будто лег на смертное ложе, и спросил:

– Так разгадал ты или нет, «дружище»?

– Разгадал что?

Оливер издал дурацкий смешок.

– Секрет хорошего сэндвича с картошкой фри, естественно. Суть в том, старый недотепа, чтобы от горячей картошки таяло масло на булочке и текло по рукам.

Осмысленного ответа не нашлось и в этот раз; я только заметил, что сэндвич с картофелем фри – не самая здоровая пища. Оливер что-то пробурчал – видимо, хотел показать, что на сегодня балаган окончен.

– Джиллиан.

– Что «Джиллиан»?

– Когда ты был в той гостинице, – выговорил он, и я, даром что с тех пор сменил не одну сотню гостиниц, мгновенно понял, о чем речь.

– Ну, – только и сказал я.

А мысли вернулись к дверце платяного шкафа, которая болталась на петлях, то распахиваясь, то закрываясь.

– И? Не понимаю.

Оливер фыркнул:

– Уж не мнилось ли тебе, что зрелище, за которым ты подглядывал из гостиничного окна, не мнилось ли тебе, что такое зрелище можно лицезреть постоянно, изо дня в день?

– Все равно не понимаю. – На самом деле я все понимал, волей-неволей.

– Это зрелище, – завел он, – было разыграно исключительно в расчете на тебя. Гала-представление. Единственный дневной спектакль. А теперь догадайся сам, «дружище».

Тут Оливер сделал нечто такое, чего при мне не делал никогда: отвернулся лицом к стене.

Я догадался. И признаюсь, у догадки был горький вкус. Невероятно горький.

Ну, что я вам говорил? Доверие ведет к предательству. Доверие подталкивает к предательству.

ОЛИВЕР: Трудно избежать, de temps en temps, таких вот Терситовых моментов, вы согласны? Бывают дни, когда ты понимаешь, что дурак, весь в чирьях, говорит правду. Распутство и раздор, распутство и раздор. А вдобавок тщеславие и самообман. Кстати, я придумал новый вопрос для игры «Что ты выберешь?». Что ты выберешь: разрушать себя неспособностью к самопознанию или разрушать себя способностью к самопознанию? Над этим вопросом разрешается думать, пожалуй, всю жизнь.