Последний довод королей

Два мужчины и две женщины пошатывались в дальнем конце комнаты в неуклюжем танце. Один из практиков схватил графиню за запястье, оттащил от королевы и швырнул на колени. Выкрутил ей руки за спиной и защёлкнул на запястьях тяжёлые железные кандалы. Тереза визжала, била, пинала, вцепившись в другого, но с тем же успехом она могла бы изливать свою ярость на дерево. Огромный мужчина почти не шевелился, его глаза были такими же бесстрастными, как и маска под ними.

Глокта обнаружил, что почти улыбается, наблюдая за этой отвратительной сценой. Может я и искалечен, и омерзителен, и испытываю постоянную боль, но унижение прекрасных женщин — это удовольствие, которым я всё ещё могу насладиться. Теперь я проделываю это при помощи угроз и насилия, а не тихих слов и мольбы, но всё же. Почти так же забавно, как и раньше.

Один из практиков натянул холщовый мешок на голову Шалер, превратив её крики в приглушённые всхлипы, и повёл, беспомощную, по комнате. Второй некоторое время оставался на месте, направляя королеву в угол. Потом попятился в сторону двери. На пути он взял стул, который раньше передвинул, и аккуратно поставил его в точности, как тот стоял до этого.

— Будьте вы прокляты! — завизжала Тереза, и её сжатые кулачки задрожали, когда дверь со щелчком закрылась, оставляя их двоих наедине. — Будьте вы прокляты, скрюченный подонок! Если вы её тронете…

— До этого не дойдёт. Потому что средства её освобождения в ваших руках.

Королева сглотнула, её грудь вздымалась.

— Что я должна делать?

— Ебаться. — В такой прекрасной обстановке это слово отчего-то звучало вдвое грубее. — И принести детей. Графиня проведёт семь дней в темноте, в неприкосновенности. Если по окончании этого времени я не узнаю, что вы каждую ночь распаляли королевский хуй, то я познакомлю её с моими практиками. Бедняги. У них так мало опыта. Каждому хватит и десяти минут, но в Доме Вопросов их много. Думаю, мы сможем занимать вашу подругу детства день и ночь.

По лицу Терезы прошёл спазм ужаса. А почему бы и нет? Это низко даже для меня.

— А если я сделаю, что вы просите?

— Тогда графиню будут содержать в безопасности. Когда вы определённо забеременеете, я верну её вам. Пока вы не родите, всё будет идти, как сейчас. Два мальчика в качестве наследников, и две девочки, чтобы выдать замуж, и мы с вами больше ничем не будем связаны. А король сможет искать себе развлечения в другом месте.

— Но это займёт годы!

— Вы можете уложиться в три-четыре, если будете скакать на нём по-настоящему страстно. И, возможно, вы обнаружите, что жизнь у всех станет легче, если будете по крайней мере притворяться, что вам это нравится.

— Притворяться? — выдохнула она.

— Чем больше кажется, что вам нравится, тем быстрее всё закончится. Самая дешёвая шлюха в доках может вопить за свои медяки, когда её дерёт моряк. Так неужели вы скажете, что не можете покричать для короля Союза? Вы оскорбляете мои патриотические чувства! Уф! — выдохнул он, закатывая глаза в пародийном экстазе. — Ах! Да! Вот так! Не останавливайся! — Он скривил губу, глядя на Терезу. — Понимаете? Даже я могу это делать. А лжецу с вашим опытом это не составит труда.

Её залитые слезами глаза метались по комнате, словно искали выход. Но выхода нет. Благородный архилектор Глокта, защитник Союза, большое сердце Закрытого Совета, образец добродетелей джентльмена, демонстрирует своё чутьё в политике и дипломатии. Глядя на её отчаянное несчастье, он почувствовал, как внутри у него что-то дрогнуло. Быть может, это чувство вины? Или несварение? Я уже давно понял, что это не очень-то важно. Жалость мне никогда не помогает.

Он сделал ещё один медленный шаг вперёд.

— Ваше величество, я надеюсь, вы полностью осознаёте альтернативу.

Она кивнула и вытерла глаза. А потом гордо вскинула подбородок.

— Я сделаю, как вы просите. Прошу вас, умоляю, не причиняйте ей боль… прошу…

Прошу, прошу, прошу. Мои поздравления, ваше преосвященство.

— Даю вам слово. Я прослежу, чтобы с графиней обращались наилучшим образом. — Он мягко облизал кислые дёсны. — А вы наилучшим образом обращайтесь с вашим мужем.

Джезаль сидел в темноте. Он смотрел, как пляшет огонь в огромном камине и думал о том, что могло бы быть. Думал об этом с некоторой горечью. Сколькими путями могла пойти его жизнь, а кончил он здесь. В одиночестве.