Последний довод королей

— Быстрая и маленькая церемония. — Глокта продемонстрировал лорд-камергеру остатки передних зубов. — Юная любовь, сами понимаете, не терпит задержек. Прошу прощения, если отсутствие приглашения вас оскорбило.

— Приглашения? — прорычал Хофф, сильно хмурясь. — Вряд ли! Мы не это обсуждали!

— Обсуждали? Думаю, произошло недопонимание. Наш общий друг, — и Глокта многозначительно посмотрел на пустой тринадцатый стул в дальнем конце стола, — оставил меня за главного. Меня. И никого иного. Он полагает необходимым, чтобы Закрытый Совет говорил одним голосом. И с этих пор этот голос будет звучать в точности как мой.

Красное лицо Хоффа слегка побледнело.

— Конечно, но…

— Вам известно, полагаю, что я прошел через два года пыток? Два года в аду, так что перед вами я могу выстоять. Или выгнуться, искривлённый, как корень старого дерева. Искалеченный, шаркающий, несчастный — насмешка, а не человек, а, лорд Хофф? Давайте будем честны друг с другом. Иногда я теряю контроль над своей ногой. Над глазами. Над своим собственным лицом. — Он фыркнул. — Если можно назвать это лицом. И мои кишки тоже бунтуют. Я часто просыпаюсь измазанным в своём собственном дерьме. Я испытываю постоянную боль, и меня бесконечно терзают воспоминания обо всём, что я потерял. — Он почувствовал, как дёргается глаз. Пусть дёргается. — Так что, видите ли, несмотря на мои постоянные усилия быть человеком с весёлым характером, я нахожу, что презираю этот мир, и всё в нем, и себя более всего. Такое положение дел достойно сожаления, и от него нет лекарств.

Лорд-камергер неуверенно облизал губы.

— Я вам сочувствую, но не вижу связи.

Глокта неожиданно наклонился к нему очень близко, игнорируя спазм в ноге, прижав Хоффа спиной к столу.

— Ваше сочувствие совершенно бесполезно, а связь вот в чём. Зная, кто я, и что перенёс, и что до сих пор переношу… неужели вы полагаете, что в этом мире есть хоть что-то, чего я боюсь? Любое действие, от которого я съёжусь? Самая непереносимая боль других для меня, в худшем случае… неприятность. — Глокта дёрнулся ещё ближе, оскалив искалеченные зубы. Его лицо дрожало, а из глаза текла слеза. — Зная всё это… можете ли вы считать разумным… для человека в вашем положении… угрожать? Угрожать моей жене? Моему нерожденному ребенку?

— Никаких угроз, разумеется, я бы никогда…

— Они просто не сработают, лорд Хофф! Просто не сработают. При самом малейшем намёке на насилие по отношению к ним… да что там, я бы не хотел, чтобы вы даже представляли нечеловеческий ужас моего ответа.

Ещё ближе, так близко, что брызги слюны летели на дрожащие щёки Хоффа.

— Я не могу допустить никаких дальнейших обсуждений этого вопроса. Никогда. Я даже не могу допустить никаких слухов, что здесь может быть какой-либо вопрос. Никогда. У куска мяса без глаз, без языка, без пальцев и без хера, который будет занимать ваше место в Закрытом Совете, это просто… не…получится, лорд Хофф. — Он отступил, ухмыляясь своей самой отвратительной ухмылкой. — Лорд-камергер, кто же тогда выпьет всё вино?

В Адуе стоял чудесный осенний денёк, и солнце приятно светило сквозь ветви ароматных фруктовых деревьев, которые отбрасывали пятнистые тени на траву. В саду дул приятный ветерок, который развевал алую мантию короля, величественно шагавшего вокруг своей лужайки, и белый плащ архилектора, упрямо хромавшего на почтительном расстоянии. Птицы щебетали на деревьях, и хруст тщательно отполированных сапог его величества по гравию лёгким эхом разносился от белых зданий дворца.

Из-за высоких стен доносились тихие звуки отдалённой работы. Стук кирок и молотков, скрежет земли и грохот камня. Тихие крики плотников и строителей. На слух Джезаля это были самые приятные звуки. Звуки восстановления.

— Разумеется, это займёт время, — говорил он.

— Разумеется.

— Возможно, годы. Но большая часть мусора уже расчищена. Уже началось восстановление некоторых самых слабо повреждённых зданий. Агрионт станет ещё прекраснее, чем когда-либо. Эта задача для меня превыше всего.

Глокта склонил голову ещё ниже.

— А, следовательно, для меня, а также для вашего Закрытого Совета. Могу ли я осведомиться… — прошептал он, — здоровьем вашей жены, королевы?

Джезаль пошевелил губами. Из всех людей ему меньше всего хотелось бы обсуждать свои личные дела с этим человеком. Но нельзя было отрицать — что бы там ни сказал калека, в этом были впечатляющие перемены к лучшему.

— Оно существенно изменилось. — Джезаль покачал головой. — Теперь она оказалась женщиной почти… ненасытного аппетита.

— Я рад, что мои мольбы возымели эффект.

— О, возымели, только в ней ещё остается некоторая… — Джезаль помахал рукой в воздухе, подыскивая правильное слово. — Печаль. Иногда… я слышу, как она плачет, по ночам. Она стоит перед открытым окном и рыдает, по нескольку часов подряд.

— Рыдает, ваше величество? Возможно, она просто тоскует по дому. Я всегда подозревал, что она намного мягче духом, чем выглядит.