Повесть о любви и тьме

– Сегодня мы не будем обедать дома. Сегодня я приглашаю двух главных мужчин моей жизни в ресторан. Но твой папа пока еще ничего не знает. Устроим ему сюрприз? Давай вдвоем погуляем по городу, потом пойдем к “Терра Санта”, вытряхнем оттуда папу, как вытряхивают книжную моль из книжной пыли, и отправимся обедать. А куда – я тебе не скажу, так что и тебя ждет сюрприз.

Я не узнавал маму: голос ее звучал так необычно, торжественно, словно она декламировала в школьном спектакле. Голос лучился светом и теплом, а когда она произносила “как вытряхивают моль”, голос слегка дрогнул, и на миг во мне поднялась неясная тревога, поднялась и тут же исчезла. Осталось лишь радостное предвкушение, ожидание сюрприза, радость от чудесного маминого настроения, от ее возвращения к нам.

* * *

Родители редко бывали в ресторанах. Разве что иногда встречались с друзьями в кафе на улице Яффо или на улице Кинг Джордж. Однажды, в пятидесятом или пятьдесят первом году, когда мы втроем гостили у тетушек в Тель-Авиве, папа в последний день нашего визита, перед возвращением в Иерусалим, вдруг объявил себя “бароном Ротшильдом на один день” и пригласил всех – двух маминых сестер с мужьями и сыновьями – в ресторан “Мозег” на углу улиц Бен-Иехуда и Буграшов. Нам накрыли стол на девять персон. Папа восседал во главе, между двумя мамиными сестрами. Он посчитал, что рассадить всех следует так, чтобы ни одна из сестер не сидела рядом со своим мужем и чтобы никто из нас, детей, не сидел между своими родителями: он точно надумал перетасовать колоду карт. Дядя Цви и дядя Бума отнеслись к приглашению с подозрением, чувствовали себя не в своей тарелке и без всякого воодушевления пригубили заказанное папой светлое пиво, которое никогда не пробовали. Говорить тосты они отказались, отдав сцену в полное папино распоряжение. Он же решил, что нас всех волнует самая важнейшая тема – древние еврейские рукописи, обнаруженные в Иудейской пустыне. А посему прочитал нам подробнейшую лекцию, длившуюся весь суп и все главное блюдо. Он говорили и говорил о рукописных свитках, найденных в пещере Кумрана, о шансах отыскать в расселинах бесплодной пустыни новые сокровища, ценность которых будет превыше всего золота мира. В конце концов мама, сидевшая между дядей Цви и дядей Бумой, заметила мягко:

– Может, на сегодня достаточно, Арье?

И папа угомонился. До конца трапезы беседа ветвилась в нескольких направлениях. Мой старший двоюродный брат Игаэл спросил разрешения и повел младшего двоюродного брата Эфраима к морю, которое было совсем рядом. Вскоре и я отказался от общества взрослых и отправился на поиски побережья.

* * *

Но кто мог ожидать, что именно мама решит вдруг выступить с инициативой похода в ресторан? Мама, которую мы привыкли видеть сидящей день и ночь в кресле, неподвижно глядящей в окно? Мама, которой я только несколько дней назад уступил свою комнату, убежав от ее молчания к папе?

Такой красивой и элегантной выглядела мама в то утро – в свитере цвета морской волны, в светлой юбке, в нейлоновых чулках со швом сзади, в туфлях на высоких каблуках, – такой красивой, что люди поворачивали головы, провожая ее взглядом, когда мы шли по улице. Пальто свое она несла, перекинув через руку, а вторую руку протянула мне.

– Сегодня ты – мой кавалер. – И, словно приняв на себя и роль папы, добавила: – Кавалер – это рыцарь, имеющий коня. “Шевалье” по-французски и означает “рыцарь”.

А потом сказала:

– Есть немало женщин, которых притягивают властные мужчины. Словно пламя – бабочек. Но есть женщины, которые более всего нуждаются не в герое и даже не в пылком любовнике, а в преданном друге. Ты запомни: когда вырастешь, держись подальше от женщин, любящих властелинов, а среди тех, кому нужен мужчина-друг, постарайся найти не ту, что нуждается в друге, потому что ее жизнь пуста, а ту, что с радостью наполнит твою жизнь. И запомни: дружба между мужчиной и женщиной – вещь редкая и намного-намного более дорогая, чем любовь. Любовь, по сути, вещь довольно грубая, совсем не такая утонченная, как дружба. Дружба подразумевает и определенную душевную тонкость, и умение слушать, и чувство меры.

– Ладно, – сказал я.

Я хотел, чтобы она перестала говорить о вещах, которые меня не касаются, чтобы мы поговорили о другом. Вот уже несколько недель мы не разговаривали, и мне жаль было тратить эти минуты, которые были только ее и моими. Когда приблизились мы к центру города, она вновь взяла меня за руку, засмеялась и спросила вдруг:

– Что ты думаешь о маленьком братике? Или сестричке?

И, не дожидаясь ответа, сказала с грустной веселостью, вернее, не с веселостью – грусть ее была только обернута в улыбку:

– Однажды ты женишься, и у тебя будет семья, так вот я очень прошу тебя не брать пример с нашей с твоим отцом семейной жизни.