Рассказы (binoniq)

Бронная, Патрики… Так их зовет здешняя семья и Прудя — собака, произведённая, проименованная от Прудона, соглашается с этим.

В Москве существует немного мест для встреч — как и в Ленинграде. С длинным и худым Авциным нужно встречаться близ метро «Краснопресненская», около рабочего с гранатой.

Там, около этого бронзового дебила, стоит мой Авцин, там стоит он, будущий гений дорожных машин, и скалит свои огромные зубы.

Вряд ли он ждет меня сейчас. Ну и Бог с ним — можно услышать какую-нибудь гадость.

Ещё хорошо стоять у газетных стендов в конце Гоголевского бульвара, театрального киоска внутри станции метро «Парк Культуры», а, отъезжая в Крым, необходимо выехать на эскалаторе под грузом рюкзака к «фонтану» на Курской.

Никакой он не фонтан, ну да это не важно.

Летом в Москве надо встречаться на Патриках.

Нужно сидеть на скамеечке, спиной к полированной Моське и Волку с золотистыми зубами, лениво разглядывая домик на той стороне (о его назначении мы скажем позднее). Прямо на нас, отвернув штору, смотрит поэт, зажав в зубах карандаш.

А друг мой пишет Ему письмо, таким же карандашом старательно выводя: «Городок наш Веймар небольшой. Весь он виден с нашей мусорной кучи…».

Удачи тебе, друг.

Хорошо сидеть на Патриках. Главное в историю какую-нибудь не влипнуть. Неважно, если вас никто не должен встретить. Всё равно. Посидите.

Вы-то посидите, а я пойду дальше. Дорога проторена, этим путем за нечистой силой бегал Бездомный. Как ни странно, но тропы наши с ним сходятся. Есть тут ещё один переулочек и улица, и ещё одна… Пробираюсь через лабиринт жёлтого кирпича — лет через пять в каждом простенке по мемориальной доске будет — и вот оно, она в общем, рядом.

Церковь Большого Вознесения.

— Знаем, знаем, Пушкин венчался! — закричит досужий слушатель. Что с ним говорить? Ему не интересно, он всё уже знает. Ему бы посидеть в скверике рядом, на храм поглядеть.

Псковский храм похож на белый гриб — крепенький, приземистый, славный такой гриб. Владимирские церкви покрыты белой пеной каменной резьбы. Северные же, сложенные из тёмного дерева, напоминают всё то, из чего сделаны — хмурые елки, высокие стройные сосны. Это мостики между вечнопасмурным небом и зеркалами серой воды…

«Я сидел в прекрасном сквере, перед входом в Божий храм, но не думал я о вере, а глядел на разных дам…».

Все равно не хочет. А нам, к сожалению, недосуг.

Дальше.

Идём мимо цветаевских домов, по-булгаковски, а значит — приходим к Гоголю. Гоголю-парному, Гоголю-грустному и Гоголю-весёлому. Присмотритесь — слева на постаменте, над барельефом чадолюбивого Тараса, выбоинка. Это осколок. То ли юнкера промазали, то ли красногвардейцы пальнули. Потрогайте.

Дальше, дальше…

Через магистральную Kalinin-street, где-то мой Клячкин, он-то сразу припомнит «Вставные челюсти Москвы». Но нет его — стоит около бронзового парня с гранатой на «Краснопресненской» и ждет кого-то.

Через розовые фонари Арбата (не съехать бы в банальность).

Через толпу пастеленосцев, по импортным плиткам, в сторону, налево.

Уличка маленькая, а дома большие. Но есть один такой маленький… Эк его перекорежило! Но всё же держится. Весь пошёл волнами, провалился совсем, за забор его посадили родимого, но есть он там. Пока есть. А вот и Сивцев Вражек.

Каждая уважающая себя знаменитость здесь жила. Булгаков — за углом. Да чего там, одного назовешь — другие обидятся.

Чем начали, тем и продолжить придётся.

Пастернаком.

Перед отъездом в Юрятин тут жила семья известного доктора. «…на дворе было ещё темно. Снег в безветренном воздухе валил гуще, чем накануне. Крупные мохнатые хлопья падали, лепясь, и невдалеке от земли как бы задерживались, словно колеблясь, ложится им или нет.

Когда из переулка вышли на Арбат, немного просветлело.

Снегопад завешивал улицу до полу своим белым сползающим пологом, бахромчатые концы которого болтались и путались в ногах у пешеходов, так что пропадало ощущение движения и им казалось, что они топчутся на месте…».

Снег идёт. Зимнее тёмное утро.

А по улице бежит человек. Хлопает мокрыми кедами об асфальт. Рядом на перекрёстках совершают ритуальный танец уборочные машины, разворачивающиеся на улицах. Черно и пустынно, но приказания светофоров неукоснительны. Человек и машины подчиняются им.

Это я бегу. Немножко другой, не тот, что жил у Брестско-Белорусского вокзала, постарше, но похож. Пусть он-я себе бежит. Мы за ним пойдём, помедленнее. Мимо особняка с потайной дверью, примечательного ресторанчика, ещё одного жёлтокирпичного дома, усадьбы (по слухам резиденции Патриарха Пимена), школы…

Направо поглядите. Может про эту и сказано: «Здесь в старых переулках за Арбатом, совсем особый город…Вот и март. И холодно и низко в мезонине, немало крыс, но по ночам чудесно, днём ростепель, капели, греет солнце, а ночью подморозит, станет чисто, светло и так похоже на Москву.

Старинную, далёкую. Усядусь, огня не зажигая, возле окон, облитых лунным светом, и смотрю на сад, на звёзды редкие…

Как нежно весной ночное небо! Как спокойно луна весною!