Такимъ именно «отвтомъ», по словамъ г-жи Желиховской, снабдилъ ее Гебгардъ изъ Эльберфельда. Онъ, видите ли, бранится такъ, что даже наша «деликатная» дама не сметъ напечатать всей его брани, а затмъ увряетъ въ своей преданности Блаватской, (которую самъ, однако, хорошо отдлалъ: см. «Изида», стр. 268) и негодуетъ, что его письма переданы мн. Между тмъ эти его собственноручныя письма, которыхъ онъ не отрицаетъ и не можетъ отрицать, весьма характерно рисующія пріемы «теософовъ» и ихъ нравственность, — мною напечатаны въ «Изид», а письмо «брошюры» только дорисовываетъ жалкую фигуру этого ничтожнйшаго, но въ то же время негоднаго и наглаго человка.
На страниц 244–250 «Изиды» я разсказалъ о томъ, какъ теософы поступили съ мистриссъ Купэръ-Оклэй и какъ они ее потомъ запугали до того, что она не смла не только уйти отъ нихъ, но должна была даже прославлять Блаватскую. Эти ея прославленія Блаватской я привелъ въ перевод г-жи Желиховской, замтивъ при этомъ «что трудно же предположить, что эти выдержки не представляютъ, боле или мене врнаго перевода». По смыслу русскаго языка ясно, что именно тутъ я не подозрваю г-жу Желиховскую въ искаженіяхъ и ничуть не оспариваю врности ея перевода.
Но г-жа Желиховская, въ-сердцахъ, какъ есть не поняла ничего изъ того, что прочла или не то увидла въ книг (это очень курьезный разрядъ галлюцинацій!); ей почудилось, что я ее обвиняю въ неврности перевода. Она обратилась къ м-съ Оклэй, получила отъ нея такой отвтъ: «г-жа Желиховская сдлала врный и точный переводъ моихъ словъ», а затмъ обрушивается на меня, изо всхъ силъ стучась въ отворенныя двери. Помилуйте! да я-то тутъ при чемъ? Я и не думалъ оспаривать врность перевода — и это у меня напечатано! Но все же любопытно какъ это можетъ удостоврять г-жа Оклэй, не знающая ни слова по русски.
Эта мистриссъ, конечно, не сознается въ томъ ужас, который я рассказываю. Но разв она можетъ сознаться?! И разв ея голословное отрицаніе въ «такомъ дл» можетъ служить какимъ-либо доказательствомъ противъ правдивости моего разсказа?! Только г-жа Желиховская и способна приводить, какъ нчто цнное, подобные «отвты»!
Я же не сталъ бы разсказывать эту печальную и столь характерную для дятелей теос. общества исторію, не имя, на случай крайности, ея подтвержденія. Дло въ томъ, что несчастная м-съ Оклэй въ то время была мене сдержанна, чмъ въ послдствіи и длилась кое-съ кмъ разсказами о своемъ отчаянномъ положеніи. У меня естъ письмо того времени (1886 г.) отъ одного лица, хорошо знавшаго эту даму, и въ этомъ письм заключаются такія строки: «(переводъ дословный). Мистриссъ К. Оклэй съ грустью призналась мн, что она все поняла; но что мужъ ея все же фанатикъ, больной и мономанъ, какъ она говоритъ. Невозможно ему открыть глаза, а потому ей остается только быть въ сторон и молчать, она не можетъ открыто разорвать съ теософами». Эти строки въ интимномъ письм того времени, писанномъ лицомъ, искренно расположеннымъ къ м-съ Купэръ-Оклэй, весьма доказательны и снимаютъ съ меня голословность. При крайней необходимости, ради возстановленія правды, мой корреспондентъ будетъ названъ.
Затмъ появляется перевоплощенная Марія Стюартъ, т. е. герцогиня Помаръ и — вотъ тутъ-то г-жа Желиховская дйствительно пребольно меня куснула! Признаюсь откровенно — изрядно куснула! Дло вотъ въ чемъ: Писалъ я мою «Изиду» спшно. Хоть и зналъ я, что будутъ мн изъ за нея, какъ изъ за всякой слишкомъ откровенной правды, большія непріятности, хоть и шелъ на это, а все же надо было кое-гд сдержать себя и помнить, что г-жа Желиховская воспользуется единственнымъ оружіемъ, ей доступнымъ. Сорвалась у меня (стр. 31) фраза о томъ, что m-me де-Морсье была «настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ. Г-жа Желиховская, конечно, тотчасъ же за нее ухватилась смекнувъ, что, благодаря ей, легко сдлать сразу непріятность мн и m-me де-Морсье и насъ поссорить. Написала она дюшесс, дюшесса къ m-me де-Морсье за объясненіями, m-me де-Морсье ко мн за таковыми же — и пошло, похало!