Томек в стране фараонов

– С военной точки зрения, – вступил в разговор Гордон, который уже послал солдат с рапортом и просьбой о подкреплении, – проще всего было бы занять скалы и потребовать сдачи. А не послушаются, так поджечь это осиное гнездо…

– Я не собираюсь принимать участие в резне, в которой погибнут невинные люди, – решительно воспротивился молчавший вопреки обыкновению Новицкий.

– Лобовая атака смысла не имеет, – повторил Смуга. – Тем более что негры боятся крокодилов.

– Пока будем терпеливо наблюдать и надеяться на благоприятные обстоятельства, – решил Вильмовский. – А сейчас пошли спать, скоро рассвет.

Новицкий никак не мог заснуть. Он поднялся, когда солнце еще не окрасило горизонт, хотя обычно вставал довольно поздно. Полежать, поваляться немного в постели, разглядывая стены и потолки, потянуться – все это он относил к приятной стороне жизни. Сегодня же его подгоняло какое-то тревожное нетерпение. У тлеющего костра уже сидели Вильмовский с Маджидом. Наскоро закусив, все трое отправились на вчерашний наблюдательный пункт. В тепле солнечных лучей кверху тянулся влажный воздух. Пароход был окутан туманом, а когда он развеялся, они могли наблюдать за утренней «прогулкой» невольников. На этот раз вместе с ними вышел и Наджиб, брат Маджида. Европейца же не вывели, и Новицкий обратил внимание Вильмовского на это обстоятельство.

Они шепотом обменялись мнениями о загадочном узнике, кто это может быть и при каких обстоятельствах он попал в неволю. В конце концов согласились с предположением Маджида, что это, видимо, какой-то христианский миссионер, в последние годы их в Уганде появилось очень много – и английских, и римско-католических. Они часто даже соперничали между собой. Поскольку миссионеры не всегда достаточно уважительно относились к местным, пусть и варварским обычаям, случалось, что их убивали. Тем не менее они внесли существенный вклад в уничтожение рабства в этой части Африки. Промышлявшие работорговлей мусульмане их ненавидели, что было вполне объяснимо.

Тем временем на палубе началось оживленное движение. Выносили стулья, лавки, принесли кресло с высокой спинкой.

– Что-то затевается, – прошептал Вильмовский.

– Похоже на суд. Будут кого-то судить, – произнес Маджид.

– Как это судить? – изумился Вильмовский.

– А вот так! Их вожак считает себя законным владыкой.

– Так ведь он сумасшедший!

Маджид кивнул:

– Клянусь Аллахом, так оно и есть.

Тем временем на палубе соорудили подобие зала судебных заседаний с креслом для судьи и столиком для обвиняемого. Сзади встали охранники и несколько негров-невольников, их специально вывели для этого случая.

Когда все было готово, появились два чернокожих стражника, одетые в одинаковые белые шаровары, такие же рубашки и жилеты, в руках они держали кривые сабли, за поясом заткнуты по два серебристых пистолета.

– Это личная охрана вожака. Безжалостны и очень опасны! – прошептал Маджид.

За ними торжественно выступал человек, облаченный в нечто, полностью повторяющее одеяние фараона. Бросались в глаза скрещивавшиеся на груди атрибуты власти: бич и скипетр, напоминающий пастуший посох.

«Салли!» – промелькнуло в голове у моряка.

– Точно как во сне Салли… – начал говорить Новицкий, но тут же оцепенел, увидев идущего вслед за Фараоном человека с корбачом. После всех вывели пленника, и теперь в свете дня его можно было как следует разглядеть.

У Новицкого перехватило дыхание, бинокль выпал из рук. Вильмовский хватал воздух ртом, будто его душили. Поляки забыли о Маджиде и его объяснениях, забыли обо всем на свете. Перед ними шел Томек. Истощенный, исхудалый, но живой. Живой Томек!

Нелегко было в это поверить, после дней и недель поисков, после всех метаний между надеждой и отчаянием. Но стоял ясный день, и со скалы все отлично просматривалось. Никаких сомнений, это был Томек. Положение, в котором он находился, было пока неясно и, конечно, опасно, но главное – он жив и невредим.

– Иисус, Мария! – шептал Новицкий. – Вы меня услышали! Вы меня услышали!

По щекам Вильмовского-старшего медленно текли слезы.

То, что ему снова встретился Томек, Фараону показалось необычным поворотом судьбы. Он ведь отдал парня на милость пустыни. А пустыня отчего-то решила вернуть своего заложника. Провидение снова поставило Томека на его, Фараона, пути. Как еще можно было расценить это событие, как не сверхъестественное знамение, неведомый обет, наложенный самим Богом.

«Инш Аллах[174], – думал Фараон. – Если сам Бог отменил вынесенный мною приговор, значит хотел мне что-то внушить».

Сперва в его больной голове родилась идея – взять Томека в дело! И он был уверен, что это вполне осуществимо. Фараон знал многих европейцев, знал их невероятную алчность. Им всегда что-то было надо: денег, славы, престижа, власти или хотя бы античных реликвий и самых обычных, мало чего стоящих сувениров… Томек отвергал все предложения. Сперва это изумляло Фараона, а потом стало раздражать, злить, как и то, что он в присутствии этого пленника так легко выходил из себя.